Назад| Оглавление| Вперёд


Отряд особого назначения Крёйца был занят столкновением с русским каре, когда на него самого напали сзади. Эскадроны левого русского кавалерийского фланга под командованием Меншикова широкой дугой скакали по равнине, и им оказалось удобно зайти шведам в тыл. Высвободившись из нелегкой схватки с пехотой (отряд Крёйца уже потерял несколько штандартов), шведские конники развернулись и понеслись навстречу этой новой угрозе. Противник посчитал за лучшее во весь карьер отступить. Но в ту же самую минуту часть шведской пехоты, побросав оружие, пустилась наутек.

Отчего началась паника? Вероятнее всего, причиной ее стали огромные потери, которые понесла армия за очень короткий отрезок времени (это .всегда крайне отрицательно сказывается на моральном духе войска, особенно если потери велики среди офицерства — силы надзирающей, понукающей и сплачивающей), в сочетании с угрозой окружения, подорвавшей солдатскую волю к победе. Война — очень жестокая игра со множеством труднопредсказуемых психологических факторов; чем большему давлению подвергается воинство, тем более переменчивой и ненадежной становится его психика. Опасность разбавляется, если она поделена на 600 человек, однако мужество или трусость конкретного солдата зависит от того, смелость или малодушие проявляет его сосед справа и слева. Паника объяснялась в первую очередь упавшим боевым духом: отвращением к войне, усталостью и сомнениями. Что именно дало толчок к такой реакции, навсегда останется неведомо нам; заставить трепетать туго натянутые нервы могла любая мелочь, — возможно, это был неверно истолкованный приказ, неправильно понятый маневр или что угодно еще.

Георг Шернъельм оставил нам в стихотворении «Исповедь страха на поле брани» глубокое и яркое описание этой паники:
Передо мною мать — глухая ночь,
Я бледен и бессилен.
Холодным потом и тоской в душе,
И ужасом смертельным
Оплачена и власть и гром побед,
И, если я паду здесь,
Зачем мне сабля и зачем ружье,
Убежище, твой голос,
Нечаянное слово, думы, крик,
Нежданное виденье,
Зачем ошибки ратные мои,
Зачем моя решимость?
Я падаю, как тысячи других,
А битва свирепеет.

Левенхаупт тоже видел, что отдельные части левого крыла начали подаваться назад, тогда как правый фланг продолжал наступление. Все произошло невероятно быстро. В считанные секунды подразделения точно лопнули по швам, сломанный строй мгновенно превратился в беспорядочную мешанину мертвых тел и бегущих воинов. Солдаты из развалившихся на части батальонов ручейками растеклись по всей равнине. Заметив это, Левенхаупт поворотил коня и что есть духу понесся на левый фланг. Бегущих нужно остановить, и немедленно!

Наутек пустились два батальона — из Нерке и Эстергётланда. Сначала генералу попалась толпа беспорядочно бегущих эстгётцев. Посредине этого людского потока стоял их командир Аппельгрен. Раненный, он отчаянно кричал на своих подчиненных, призывая их остановиться. Подъехавший Левенхаупт принялся умолять Аппельгрена: «Господин полковник, ради всего святого, удержите своих солдат, вы только посмотрите, как мы гоним врага на правом фланге». — «Я никоим образом не могу удержать их, к тому же я сам ранен, — безнадежно отвечал Аппельгрен и в свою очередь попросил Левенхаупта помочь ему: — Дай Бог, если господину генералу удастся остановить их». Левенхаупт попробовал: он зашел на коне вперед к бегущим и пытался это сделать уговорами, угрозами, битьем и руганью.

По сути дела, всякая армия представляет собой лишь хорошо организованную людскую толпу, и под давлением сложных обстоятельств она функционирует по тем же законам, что и любая другая толпа. Бегство порождается опасностью, под воздействием которой все, сгрудившись и тесня друг друга, мчатся в одном и том же направлении. В толпе человек чувствует себя увереннее, и никому не приходит в голову, что именно он может стать жертвой этого безрассудного бегства, этой погони за спасением, легко перерастающей в настоящую панику, во время которой каждый борется против всех, только бы добежать самому. Заставить бегущих остановиться и вновь предстать перед опасностью, которая побудила их к бегству, и впрямь было очень сложно.

Мы отступаем, чести больше нет,
Приказ уже не властен,
Никто уже не слышит крика «Стой!»
И ни о чем не помнит.
Нет мужества и силы, лучший тот,
Кто бегает быстрее.

Г. Шернъелъм

Как Левенхаупт ни кричал, как ни бил и ни ругал солдат, все было напрасно. Бегство продолжалось. Казалось, будто пехота оглохла и ослепла от ужаса.

Только теперь начала вступать в бой долгожданная кавалерия. Однако действия ее были слишком несогласованными. Эскадроны, сгрудившиеся на опушке леса и вокруг болотца, до сих пор не были приведены в порядок теми, кто отвечал за них: Хамильтоном, Крёйцем и Реншёльдом. Крёйц, начальствовавший над конницей всего правого фланга, ускакал во главе небольшого сборного отряда выручать пехоту и бросил остальных кавалеристов. А в их рядах по-прежнему царило расстройство, никто не пытался объединить эскадроны для совместной операции. Отчасти это объяснялось нехваткой времени. С тех пор как тонкая синяя линия начала свой марш смерти по пыльной равнине, прошло не более десяти-пятнадцати минут. Построить скученный либо разрозненный эскадрон было делом нелегким, особенно если негде было развернуть его плугообразный боевой порядок. Кроме всего прочего, как при передаче приказов, так и при контроле за их исполнением высшие военачальники зависели от своих адъютантов, а пуще того — от собственного присутствия. Реншёльд, например, все время носился вокруг и лично отдавал распоряжения; такой способ вселял в командующего уверенность, что его приказ действительно дошел куда надо, однако это отнимало много времени, а как раз времени сейчас было в обрез. В описываемую эпоху полководцы чаще всего были почти не властны над своим войском. А уж если сражение разгоралось не на шутку, они едва ли не всегда утрачивали связь с соединениями и возможность управлять ходом битвы: поднимавшиеся на поле боя пыль, дым и грохот не только ограничивали видимость, но и делали ненадежными имевшиеся в распоряжении способы связи — передачу по цепочке, с помощью звуковых сигналов и прежде всего верховых адъютантов (которые нередко погибали или терялись в творящейся суматохе, не успев доставить приказ). Привести в исполнение какие-либо сложные планы было в тогдашних условиях невозможно. В дыму и всеобщем смятении даже простейшие замыслы имели обыкновение срываться. Как правило, сражение выливалось в неуправляемый, громыхающий хаос, с которым не могли сладить самые блестящие полководческие гении — им оставалось только смотреть. В нашем случае ход событий более не контролировали командующие ни той ни другой армией. Сражение обрело самостоятельную жизнь. Перестав быть игрой с участием двух представленных людьми сторон, оно превратилось в своенравное явление природы, в землетрясение, во время которого все носятся как угорелые, срываясь с места и в полном ослеплении отчаянием мчась неведомо куда. Что и произошло сейчас со шведами. Беспорядок и отсутствие координации в кавалерии оказались фатальными. Теперь, когда эскадроны наконец поскакали в огонь и пороховую мглу, их выступление представляло собой не массированную атаку стальных клинков и копыт, а серию разрозненных кулачных ударов, направленных в разные места вытянутого туловища зеленого монстра.

Мимо клявшего пехоту Левенхаупта промчался в сторону русских небольшой отряд, примерно из 50 всадников. Обнажив шпаги, они скакали прямо на катящиеся вперед батальоны противника. Перед лицом столь безрассудной отваги некоторые части русского строя встали, заколебались и даже подались назад. Однако атака эта была с самого начала обречена на провал из-за малочисленности шведов. Значительно превосходящие их мощью русские просто-напросто раздавили конный отряд, а его потрепанные остатки вынуждены были отойти. Другая, не менее дерзкая и не менее обреченная, попытка атаковать была предпринята двумя эскадронами Нюландского кавалерийского полка. Во главе лейб-эскадрона скакал его командир (он же командир всего полка) полковник Андерс Торстенссон, которого считали многообещающим военачальником и в роду у которого были весьма обязывающие традиции: его дед, фельдмаршал Леннарт Торстенссон, прославился в Тридцатилетней войне. Второй эскадрон возглавлял некий капитан Нальтакер. Эти два подразделения, насчитывавшие от 120 до 170 человек, врезались в гущу русских и завязали рукопашную. В одиночку они могли лишь несколько оттянуть продвижение неприятельских батальонов. Исход поединка был предрешен, и вскоре оба эскадрона оказались смяты противником. Уцелело после этого отчаянного кавалерийского наскока человек пятьдесят, и почти все были ранены, в том числе капитан, корнет и полковой пастор по фамилии Круэль, который всегда ходил в бой с нюландцами. Среди попавших в руки русских был тридцатидвухлетний лейтенант Юхан Юлленбёгель из Кимито, близ Обу. Он был взят в плен, получив тяжелое ранение (ему пробило насквозь обе скулы). Не вернулся после атаки и Андерс Торстенссон: тридцатитрехлетний холостяк погиб. Эту атаку можно назвать жертвой; поставив на карту собственную жизнь и жизнь своих подчиненных, полковник сумел дать короткую передышку попавшей в опасное положение пехоте.

Отряд, который послал на помощь отступающей левофланговой пехоте Юлленкрук, также ринулся в атаку. Однако ему не удалось ворваться в ряды неприятеля. На подходах к противнику конницу встретил град выстрелов — и из мушкетов, и из орудий, — и она вынуждена была отступить перед этим шквалом огня. При лобовой атаке кавалерии на позиции пехоты решающую роль играет выдержка атакуемых. Если пехотинцы, завидев несущуюся на них стену всадников с клинками, поддадутся панике, коннице в большинстве случаев бывает легко смять растерявшегося противника. Если же атакуемые обуздают свои нервы и подождут со стрельбой из мушкетов до последнего мгновения, тогда обычно приходится уступить кавалерии и атака оказывается отбитой. Тут дело решали лошади. Конечно, их специально приучали к разным страшным вещам, с которыми им придется сталкиваться в сражениях: ведь их ожидали артиллерийский обстрел, бой барабанов, пули и развевающиеся знамена. Однако натренировать лошадей не пугаться ружейного залпа, произведенного с близкого расстояния, было невозможно. Бедняги шарахались от грохота, дыма и вырывающихся из дул вспышек пламени. Ситуацией начинали управлять кони, и всадники оказывались полностью в их власти. Посредственные воины на хорошо выезженных и обученных лошадях имели гораздо больше шансов успешно завершить атаку, чем самые лихие кавалеристы на непривычных к битве скакунах. С плохими конями надежды на успех было мало. Если пехота выпаливала с расстояния не менее ста метров, всадники могли еще найти управу на своих коней и доскакать до пехоты, прежде чем она успеет перезарядить ружья. Однако если пехота выжидала и производила залп на последних десятках метров, тут уж самой лучшей коннице приходилось отступать: поливаемые свинцом лошади падали замертво, мешая продвижению вперед; раненые, а иногда и вовсе не задетые животные внезапно останавливались как вкопанные или шарахались в сторону от ужаса.

Более за свою инспекционную поездку налево Юлленкрук признаков кавалерии не обнаружил. Он повернул коня и что было духу поскакал обратно, решив привлечь конницу с правого фланга. Тем временем на левом фланге продолжалось расстройство шведской пехоты. Юлленкрук наткнулся на довольно большую группу солдат, без всякого порядка, вразброд двигавшихся по полю. «Подтянитесь, ребята! — крикнул он им, а потом спросил: — Разве с вами нет офицера?» — «Мы ранены, а все наши офицеры погибли», — услышал он в ответ от измученных воинов, и ответ этот свидетельствовал о том, насколько суровым было испытание, через которое им пришлось пройти.

Вращающаяся дверь мало-помалу остановилась. Наступление правого фланга шведской пехоты угасло. Плотная зеленая стена перестала колебаться, стабилизировалась и начала медленно, но с неумолимостью приливной волны надвигаться на тонкую синюю линию. Движимые собственной тяжестью, русские части катились вперед, врывались в расширившиеся просветы между шведскими батальонами и обходили их с флангов. На крайнем левом крыле наступали соединения, противостоявшие обращенным в бегство батальонам из Эстергётланда и Нерке. Они быстро нагоняли бегущих. В тяжелом положении оказался Уппландский полк. Отступившие батальоны своим бегством обнажили левый фланг уппландев, и теперь приближающемуся неприятелю ничего не стоило охватить их. С правой же стороны у них была лишь зиящая брешь между двумя шведскими крыльями. Уппландцы не уступали своих позиций, однако русские влились в образовавшуюся между флангами брешь и окончательно раскололи Шведский фронт надвое. Левый край шведской инфантерии был отсечен от главной линии, и пехоту начали обходить как справа, так и слева. Соединения, стоявшие ближе других к прорыву (слева это были уппландцы, справа — второй и третий батальоны лейб-гвардии), вскоре должны были попасть в окружение. Впрочем, окружение грозило всем частям шведского строя, державшимся за достигнутые позиции, поскольку вражеские отряды продвигались вперед, хватали их за бока и просачивались дальше, чтобы напасть со спины. Каждый шведский батальон напоминал зверя с тысячью кровоточащих ран: он получал все новые и новые раны, но продолжал сопротивляться и, ослепленный болью, обезумевший от ярости, стоял насмерть, отбиваясь всеми подручными средствами. Впрочем, о рукопашной схватке тут не было и речи, русские просто-напросто с короткого расстояния осыпали колеблющиеся ряды шведов веером пуль, что выглядело почти как расстрел. Огонь был настолько интенсивный, продолжительный и убийственный, что солдаты, пораженные пулями или осколками, сотнями валились наземь и, корчась от боли и предсмертной тоски, умирали.

Все это гротескно напоминало знаменитую битву при Каннах (216 год до н.э.): подавшись назад, войска обнажают фланги противника и берут его в клещи. Впрочем, в данном случае маневр не был преднамеренным, он получился у русских сам собой, когда шведская пехота в крайне неблагоприятных обстоятельствах успешно провела наступление.

Офицерам никак не удавалось остановить бегство на левом крыле. Левенхаупт встретил командира Вестманландского полка генерал-майора Спарре, который во главе специального отряда ходил на поиски Рооса. Спарре тоже изо всех сил старался удержать бегущих. «Дорогой брат, — прокричал ему Левенхаупт, — ради Бога, давай заставим их остановиться, ведь на правом фланге мы гоним неприятеля». — «Да их сам черт не остановит! — с отчаянием в голосе отозвался Спарре и риторически прибавил: — Ты в состоянии остановить их? Это же невозможно». Сколько они ни кидались от одного к другому, сколько ни орали на бегущих солдат, все было напрасно; охвативший людей страх был слишком велик, воля к победе потонула в океане ужаса. Левенхаупт отказался от своих попыток и решил вернуться к пехотным соединениям, которые еще дрались. Но он опоздал и туда. Хотя правый фланг и в самом деле продолжал бой, батальоны были почти целиком взяты в кольцо наступающими русскими. Вражеское войско зашло в тыл пехоте и теперь пожирало ее своими огнедышащими пастями. Зеленые шеренги перекрыли подходы к ней, и Левенхаупт не сумел прорваться на правое крыло.

Стояла несусветная жара, боевые порядки были скрыты за тучами пыли и пороховой гари. Русские шли вперед по телам убитых и раненых, нанося последним еще большие увечья. Шведские пехотинцы бились в этом дыму не на живот, а на смерть. Попав в клещи и видя перед собой только пики и изры-гающие пламя мушкетные стволы, они сражались за то, чтобы сдержать натиск русских, чтобы спастись, чтобы уцелеть. Конечно, кавалерийская атака Крёйца на правом крыле не удалась, однако она по крайней мере заставила русских прервать наступление и построиться в каре. Обход на крайнем правом фланге был временно приостановлен. Это позволило двум гвардейским батальонам, Русеншерны и Гадде, хоть и в потрепанном виде, но ускользнуть из ловушки. До этого батальон Гадде был обойден русскими и подвергся нападению с тыла. Во время этого боя командир батальона Густаф Гадде получил несколько ран, в том числе в правое предплечье, в кисть левой руки и в бедро, тем не менее капитан не уступил командования. Неся с собой четыре захваченных у противника знамени, батальон пробился сквозь строй русских и ушел с поля битвы. Гренадерскому батальону Русеншерны, который шел в атаку на самом краю правого фланга, тоже удалось выйти из окружения. Однако командир гренадеров, тяжело раненный в грудь и в руку, был захвачен врагом. Оба батальона двинулись к Будищенскому лесу, зеленая сень которого манила к себе на расстоянии какой-нибудь версты от них. По возможности они взяли с собой при отступлении и раненых. Серьезному натиску подверглись два оставшихся батальона Кальмарского и Скараборгского полков. Командовавший кальмарцами Густаф Ранк был убит при артобстреле, почти сразу потеряли своего командира и скараборгцы: Карл Густаф Ульфспарре погиб вместе с большинством своих однополчан. В отчаянном положении оказались второй и третий батальоны лейб-гвардии. После того как почти все офицеры второго батальона во главе с командиром Маннерсвердом были убиты, его солдаты пустились наутек. Что касается третьего батальона, он также сильно пострадал: солдаты потеряли своего командира и племянника Левенхаупта Эрика Юлленшерну, который погиб вместе с большинством офицеров и значительной частью рядовых. Русские шеренги все теснее и теснее смыкались вокруг таявших на глазах батальонов, они обложили шведов со всех сторон, окутали их сверкающей мантией огня и дыма. Убитые ложились штабелями, и штабеля эти вырастали в холмы и горы.

Насколько ожесточенным был бой, подтверждается, в частности, тем, что из десяти батальонных командиров, которые повели в наступление свои части, в течение получаса осталось в живых лишь трое, и те раненые. Был ранен и командующий флангом Карл Магнус Поссе. Все они попали в мясорубку, которая оставила от шведской пехоты мокрое место. Выстоять под напором русского воинства было невозможно, поражение стало лишь вопросом времени.

Теперь обратилась в бегство и шведская кавалерия. Некоторые эскадроны (из тех, что находились ближе других к месту сражения), внезапно развернувшись, врезались в конников сзади. Эти от неожиданности тоже отпрянули и сшиблись со стоявшими позади. Началась цепная реакция страха, эскадрон за эскадроном брал в карьер и уходил с поля боя.

Толстяку Пиперу в его поисках короля попадались одни только расстроенные ряды кавалерии. Беспорядок и давка были столь велики, что Пипер с трудом пробивался вперед. Увидев, что эскадроны, теснясь в большие гурты и налетая друг на друга, начинают покидать поле битвы, он решил поискать короля в другом месте: среди пехоты. Он шагом выехал в поле и направился на правый фланг, вернее, туда, где полагалось быть правому флангу. Озирая местность перед собой, Пипер заметил отряд, выстроившийся широким квадратом, и поскакал туда, поскольку принял солдат за своих. Однако его тут же остановил офицер, доложивший, что это русские. Два располагавшихся здесь ранее батальона шведских гвардейцев удалились от прежних позиций, однако неприятель предпочитал сохранять строй более безопасного каре, — вероятно, из-за угрозы со стороны шведской кавалерии. Пипер повернул коня, чтобы снова быть настигнутым бегущими всадниками и вместе с ними отойти назад.

Тем временем ручейки бегущих уже слились в стремительный поток, поток страха и хаоса. Этот текущий с поля боя поток увлекал за собой все больше и больше солдат, зачастую даже против их воли. Вместе с другими плыл по течению и Левенхаупт, который надеялся, миновав рощицу, около деревни еще раз попытаться остановить беглецов. И без того несущуюся сломя голову пехоту подгоняла отступающая конница, которая, влившись в широкий поток, ускорила его течение. Выхватив шпагу, генерал преградил дорогу бегущим и зычным голосом приказал им остановиться. Многие беглецы подхватили его призыв. Вторя ему, они закричали: «Стоять, стоять!» — но, как ни странно, сами не проявляли ни малейшего намерения остановиться. В их затуманенных ужасом головах сохранились еще начатки вдолбленной туда военной дисциплины, которые, в сочетании с уважением к высокому званию офицера, заставили их хотя бы криком отозваться на гневный приказ Левенхаупта. Однако они были одержимы общим страхом и общей тревогой, а течение было очень сильным, оно было сильнее командира, и, хотя солдаты и кричали «стой!», они продолжали бежать, бежать, вопя на ходу, продолжали что было мочи нестись прочь от равнины, прочь от поля битвы, прочь от войны. Поняв, что ему не остановить этот водопад смятения и страха, Левенхаупт принялся бить шпагой направо и налево, направо и налево. Все было бесполезно. И генерал еще раз отказался от бесплодных попыток. Он направил коня обратно, в то пекло, от которого бежала толпа. Вдруг там еще можно спасти положение?


Назад| Оглавление| Вперёд