Rambler's Top100
 
 


История России
Всемирная история

1936,Принятие Конституции СССР.
1941,День начала наступления советских войск против фашистов в битве под Москвой.
1927,День рождения короля,Таиланд.
День Открытия,Гаити.
   

Сергей Михайлович Соловьев (1820 - 1879)

История России, Всемирная история

ПОИСК



РЕКЛАМА

Предыдущая глава Оглавление Следующая глава

ДОПОЛНЕНИЯ КО ВТОРОМУ ТОМУ

Изложенный нами во втором томе взгляд на междукняжеские отношения встретил с разных сторон возражения, когда впервые был высказан в книге нашей: "История отношений между русскими князьями Рюрикова дома". Теперь считаем не бесполезным разобрать эти возражения.

Г. Кавелин в рецензии своей, напечатанной в "Современнике" 1847 года, представил следующие возражения:

"Г. Соловьев говорит о родовых отношениях, потом о государственных, которые сначала с ними боролись и, наконец, их сменили. Но в каком отношении они находились между собою, откуда взялись государственные отношения в нашем быту вслед за родовыми - этого он не объясняет или объясняет слишком неудовлетворительно. Во-первых, он не показывает естественной преемственности быта юридического после родового, во-вторых, взгляд его не вполне отрешился от преувеличений, которые так изукрасили древнюю Русь, что ее нельзя узнать. Правда, его взгляд несравненно простее, естественнее, но надо было сделать еще один шаг, чтоб довершить полное высвобождение древней русской истории от несвойственных ей представлений, а его-то г. Соловьев и не сделал. Этим и объясняется, почему автор по необходимости должен был прибегнуть к остроумной, но неверной гипотезе о различии новых княжеских городов от древних вечевых для объяснения нового порядка вещей, народившегося в Северо-Восточной России. Представляя себе в несколько неестественных размерах Владимирскую и Московскую Русь, г. Соловьев увидел в них то, что они или вовсе не представляли, или представляли, но не в том свете, который им придает автор.

Оттого у г. Соловьева между Русью до и после XIII века целая пропасть, которую наполнить можно было чем-нибудь внешним, не лежавшим в органическом развитии нашего древнейшего быта. Таким вводным обстоятельством является у автора система новых городов; вывести эту систему из родовых начал, наполнявших своим развитием государственную историю России до Иоанна III, нет никакой возможности. Объяснимся. Мы уже сказали, что государственный, политический элемент один сосредоточивает в себе весь интерес и всю жизнь древней Руси. Если этот элемент выразился в родовых, патриархальных формах, ясно, что в то время они были высшей и единственно возможной формой быта для древней Руси. Никаких сильных переворотов во внутреннем составе нашего отечества не происходило; отсюда можно apriori безошибочно заключить, что все изменения, происшедшие постепенно в политическом быту России, развились органически из самого патриархального, родового быта. В самом деле, мы видим, что история наших князей представляет совершенно естественное перерождение кровного быта в юридический и гражданский. Сначала князья составляют целый род, владеющий сообща всею Русскою землею. Отношений по собственности нет и быть не может, потому что нет прочной оседлости. Князья беспрестанно переходят с места на место, из одного владения в другое, считаясь между собою только по родству, старшинством. Впоследствии они начинают оседаться на местах. Как только это сделалось, княжеский род раздробился на ветви, из которых каждая стала владеть особенным участком земли - областью или княжеством. Вот первый шаг к собственности. Правда, в каждой отдельной территории продолжался еще прежний порядок вещей: общее владение, единство княжеской ветви, им обладавшей, и переходы князей. Но не забудем, что эти территории были несравненно меньше, княжеские ветви малочисленнее; стало быть, теперь гораздо легче могла возникнуть мысль, что княжество ни более, ни менее, как княжеская вотчина, наследственная собственность, которою владелец может распоряжаться безусловно. Когда эта мысль, конечно бессознательно, наконец укрепилась и созрела, территориальные, владельческие интересы должны были одержать верх над личными, т. е., по-тогдашнему, кровными и родственными... Братья между собою считались старшинством и, таким образом, даже по смерти отца составляли целое, определяемое постоянными законами, но дети каждого из них имели ближайшее отношение к отцу и только второстепенное, посредственное - к роду. Для них их семейные интересы были главное и первое, род был уже гораздо дальше и не мог так живо, всецело поглощать их внимание и любовь. Прибавьте к этому, что и для их отца выгоды своей семьи были близки и, во многих случаях приходя в столкновение с выгодами рода, могли их перевешивать. Но пока род был немногочислен и линии еще недалеко разошлись, род еще мог держаться, а что ж должно было произойти, когда после родоначальника сменились три, четыре поколения, когда каждая княжеская линия имела уже свои семейные и родовые предания, а общеродовые интересы ступили на третье, четвертое место? Естественно, к роду, обратившемуся теперь в призрак, все должны были охладеть. Вследствие чего же? Вследствие того, что вотчинное, семейное начало, нисходящие разорвали род на самостоятельные, друг от друга независящие части или отрасли. Этот процесс повторялся несколько раз: из ветвей развивались роды. Эти роды разлагались семейным началом и т.д. до тех пор, пока родовое начало не износилось совершенно".

Объяснимся и мы теперь, с своей стороны. Г. Кавелин говорит: "Сначала князья составляют целый род, владеющий сообща всею Русскою землею. Князья беспрестанно переходят с места на место; впоследствии они начинают оседаться на местах. Вот первый шаг к собственности". Но спрашиваем: почему же они вдруг начинают оседаться на местах? Что их к этому принудило? Решение этого-то вопроса, отыскание причины, почему князья начинают усаживаться на местах, и есть главная задача для историка. Князья могли усесться только тогда на местах, когда получили понятие об отдельной собственности, а по мнению г. Кавелина, выходит наоборот: у него следствие поставлено причиною, и как произошло основное явление - не объяснено. "Правда, - говорит он, - в каждой отдельной территории продолжался еще прежний порядок вещей: общее владение, единство княжеской ветви, им обладавшей, и переходы князей. Но не забудем, что эти территории были несравненно меньше, княжеские ветви малочисленнее; стало быть, теперь гораздо легче могла возникнуть мысль, что княжество ни более ни менее, как княжеская отчина, наследственная собственность". Но не забудем, что, когда территория меньше, когда княжеская ветвь малочисленнее, тогда-то и представляется полная возможность развиваться родовым отношениям, укорениться понятию об общем владении, потому что обширная территория и многочисленность княжеских ветвей всего более содействуют раздроблению рода, порванию родовой связи; таким образом, здесь г. Кавелин причиною явления ставит то, что должно необходимо вести к следствиям противоположным, но нам не нужно возражать г. Кавелину, он сам себе возражает: "Пока род, - говорит он, - был немногочислен и линии еще не далеко разошлись, род еще мог держаться, а что ж должно было произойти, когда после родоначальника сменились три, четыре поколения, когда княжеская линия имела уже свои семейные и родовые предания и общеродовые интересы ступили на третье, четвертое место? Естественно, к роду должны были все охладеть". Разве здесь не противоречие? Сперва говорится, что родовое начало рушится, когда княжеская ветвь становится малочисленнее, а потом утверждают, что родовое начало ослабело вследствие разветвления рода! Род раздробляется вследствие разветвления, к роду все должны были охладеть. Вследствие чего же, спрашивает г. Кавелин и отвечает: "Вследствие того, что вотчинное, семейное начала нисходящие разорвали род на самостоятельные, друг от друга независящие части или отрасли". Но теперь, когда большой род разорвался на малые роды или семьи, то что мешает им развиваться опять в роды или большие семьи? Быть может, малочисленность ветвей, как прежде говорил г. Кавелин? Нет, ничто не мешает. "Этот процесс, - говорит г. Кавелин, - повторялся несколько раз; из ветвей развивались роды. Эти роды разлагались семейным началом и т.д. до тех пор, пока родовое начало не износилось совершенно".

Итак, сначала говорилось, что родовое начало ослабевало вследствие малочисленности княжеской ветви, потом говорилось, что оно ослабевало вследствие разветвления рода, многочисленности его членов; наконец, показали нам, что ни то, ни другое не могло уничтожить родовых отношений, ибо когда род раздробится на несколько отдельных княжеских линий, то эти линии стремятся опять развиваться в роды, следовательно, малочисленность княжеской ветви нисколько этому не мешает; что же уничтожило родовые отношения? Да так, ничто, родовое начало износилось само собою! Как будто бы в истории и в природе вообще может что-нибудь исчезнуть, износиться само собою, без влияния внешних условий?

Нужно ли говорить, как приведенное мнение г. Кавелина соответствует действительности, фактам? Но оно именно явилось вследствие отрешенности от фактов, от всякой живой, исторической связи событий, от живых исторических взаимодействующих начал, между которыми главное место занимают личности исторических деятелей и почва, на которой они действуют, ее условия. Родовым княжеским отношениям нанесен был первый сильный удар, когда Северо-Восточная Русь отделилась от Юго-Западной, получила возможность действовать на последнюю благодаря деятельности Андрея Боголюбского; но как образовался характер, взгляд, отношения последнего, почему он пренебрег югом, почему начал новый порядок вещей, и почему этот порядок вещей принялся и укоренился на севере и не мог приняться на юге - это объяснит только исследование почвы севера и юга, а не сухое, отвлеченное представление о том, как семейное начало разлагало родовое, но не могло разложить, пока то само не износилось совершенно. Сперва старшие князья смотрели и могли только смотреть на младших как на равноправных родичей, ибо кроме вкорененных понятий не имели материальной силы, зависели от младших родичей, но потом явился князь, который, получив независимость от родичей, материальную силу, требует от младших, чтоб они повиновались ему беспрекословно; те ясно понимают, что он хочет переменить прежние родовые отношения на новые, государственные, хочет обращаться с ними не как с равноправными родственниками, но как с подручниками, простыми людьми; начинается продолжительная борьба, в которой мало-помалу младшие должны признать новые отношения, должны подчиниться старшему, как подданные государю. Историк смотрит на эту борьбу как на борьбу родовых отношений с государственными, начавшуюся в XII ч кончившуюся полным торжеством государственных отношений в XVI веке, а ему возражают, что он о государственных отношениях не должен говорить до самого Петра Великого, что со времен Андрея Боголюбского начинает господствовать семейное начало, которое разлагает, сменяет родовое, а до государственного еще далеко. Но, стало быть, Андрей Боголюбский переменил родовые отношения к Ростиславичам на семейные? Новые, подручнические отношения, каких не хотели признать Ростиславичи, выходят семейные, в противоположность родовым? Что может быть проще, естественнее, непосредственнее перехода от значения великого князя как старшего в роде, только зависимого от родичей, к значению государя, как скоро он получает независимость от родичей, материальную силу? А г. Кавелин говорит, что между этими двумя значениями целая пропасть, которую мы ничем не наполнили и которая, по его мнению, наполняется господством семейного начала.

Но г. Кавелин, объясняя исчезновение родового начала разложением его посредством начала семейного, изнашиванием без причины, без всякого постороннего влияния, отвергая объяснение наше относительно старых и новых городов, сам на стр. 194 принимает влияние городов за разлагающее родовой быт начало и упрекает нас в том, что мы не выставили его как движущее начало, тогда как мы именно выставили отношения городов движущим началом, выставили отношения новых городов к князьям главным условием в произведении нового порядка вещей и отношения старых городов условием для поддержания старого, потому что старые общины не понимали наследственности и потому препятствовали князьям усаживаться в одних и тех же волостях, смотреть на последние как на отдельную собственность; если старые общины переменяли иногда княжеские родовые счеты, то этим они подавали повод к усобицам, но не могли вести к разложению родового начала, ибо предпочтенное племя развивалось опять в род с прежними счетами и отношениями, а на отношения к старым общинам князья опереться не могли по шаткости, неопределенности этих отношений. Прежде г. Кавелин утверждает, что родовое начало исчезло само собою вследствие повторительного разложения семейным началом, без всякого участия посторонних условий, которых, по мнению г. Кавелина, вовсе не было на Руси, а потом подле семейного, или вотчинного, начала он ставит влияние общин на разложение родового быта. Мы видим здесь непоследовательность, противоречие, но все рады за автора, что он признал, наконец, возможность посторонних влияний, но если он признал влияние городов, то зачем же он так сильно вооружается на нас за то, что мы выставили это влияние, а не приняли его объяснения, по которому родовое начало должно было безо всякой причины, безо всякого постороннего влияния само собою износиться? Мы принимаем влияние городовых отношений, и он принимает теперь это влияние, следовательно, вопрос должен идти о том только, как рассматривать это влияние, а не о том, нужно или не нужно вводить его? Зачем же г. Кавелин говорит, что наша гипотеза о влиянии городовых отношений не нужна в науке?

Г. Кавелин утверждает, что рядом с родовыми, кровными, интересами у древних князей наших развивались и другие, владельческие, которые впоследствии мало-помалу вытеснили все другие. Он говорит: "Мы позволили себе даже пойти далее и утверждать в противность мнению г. Соловьева, что эти интересы уже стояли теперь на первом плане, но только прикрывались формами родовых отношений, так сказать, сдерживались ими, и потому-то борьба за старшинство, которою автор характеризует междукняжеские отношения в эту эпоху, не что иное, как выражение тех же владельческих стремлений, которые князья старались узаконить господствовавшим тогда родовым правом". Отвечаем: историку нет дела до владельческих интересов, отрешенно взятых, ему дело только до того, как выражались эти владельческие интересы, как владеют князья, что дает им возможность владеть теми или другими волостями, как эта возможность определяется ими самими и целым современным обществом, потому что только эти стремления характеризуют известный век, известное общество, а эта-то характеристика прежде всего и нужна для историка. Впрочем, это мнение о преобладании владельческих интересов более развито г. Погодиным, который в статье "О междоусобных войнах" выражается так:

"Где право, там и обида, говорит русская пословица. У нас же наследственное право состояло в одном семейном обычае, который искони передавался от отцов к детям, из рода в род, без всякой определенной формы, всего менее - юридической. Простираясь, по самому естеству вещей, только на ближайшее потомство и завися во многих отношениях от произвола действующих лиц, он подавал легко поводы к недоразумениям, спорам и, следовательно, войнам при всяких новых случаях вследствие неизбежного умножения княжеских родов. Присоедините бранный дух господствующего племени, избыток физической силы, неукротимость первых страстей. жажду деятельности, которая нигде более по переменившимся обстоятельствам не находила себе поприща, и вы поймете, почему междоусобия занимают самое видное место в нашей истории от кончины Ярослава до владычества монголов, 1054-1240. Впрочем, они были совсем не таковы, какими у нас без ближайшего рассмотрения представлялись и представляются. Итак, подвергнем их строгому, подробному химическому анализу или разложению и исследуем, за что, как, где, когда, кем они велися и какое могли иметь влияние на действующие лица, на всю землю и ее судьбы. Постараемся вести наши исследования путем строгим, математическим".

Мы видим здесь, что г. Погодин начинает свое исследование как должно, с главной причины разбираемого явления; указывает на главный источник - семейный обычай. Но, найдя главную причину, главный источник междоусобий в семейном обычае, мы должны, идя путем строгим, прежде всего исследовать, какой же это был семейный обычай, как подавал он поводы к спорам, какие это были новые случаи, зарождавшие войны? Для этого мы должны рассмотреть все междоусобные войны из года в год по летописям и, зная, что источник каждой войны заключался в семейном праве, должны объяснять, какая междоусобная война произошла вследствие каких семейных счетов и рассчетов, какое право по господствовавшим тогда понятиям имел известный князь считать себя обиженным и начинать войну; за то ли начата она, что младшему дали больше волостей, чем старшему, или старший обидел младшего, или, быть может, младший не уважил прав старшего? Так мы должны исследовать междоусобные войны, если хотим идти путем строгим, математическим. Но так ли поступает г. Погодин? Показав в начале статьи главную причину междоусобий в семейном обычае, он потом задает вопрос: за что князья воевали? и отвечает: "Главною причиною, источником, целью всех междоусобных войн были волости, т. е. владения. Переберите все войны и, в сущности, при начале или конце вы не найдете никакой другой причины, именно (начинает пересчитывать): Ростислав отнял Тмутаракань у Глеба Святославича, Всеслав полоцкий взял Новгород, Изяслав воротил себе Киев и отнял Полоцк у Всеслава" и проч.

Прежде всякого возражения попробуем взглянуть точно таким же образом на события всеобщей истории и начнем рассуждать так: главною причиною, источником, целью всех войн между народами в древней, средней и новой истории были волости, т. е. владения.

Переберите все войны и, в сущности, при начале или конце вы не найдете никакой другой причины, а именно: персы воевали с греками, взяли Афины и другие города, греки возвратили свои города от персов. Спартанцы воевали с афинянами, взяли Афины. Афиняне возвратили свой город от спартанцев. Филипп Македонский победил греков. Александр Македонский завоевал Персию. Римляне взяли Карфаген. Крестоносцы овладели Иерусалимом. Испанцы взяли Гренаду и т. д.

До сих пор мы думали, что историк обязан представлять события в связи, объяснять причины явлений, а не разрывать всякую связь между событиями; если один князь пошел и взял город, а другой пришел и отнял у него добычу, то неужели это только и значит, что князья воевали именно за этот город и, следовательно, война Юрия Долгорукого с племянником его Изяславом Мстиславичем совершенно похожа на войну карфагенян с римлянами, потому что и здесь и там воюют за волости. Войны характеризуются причинами, а не формою, которая постоянно везде и всегда одинакова. Г. Погодин назвал статью свою "Междоусобные войны", но из этой статьи нельзя догадаться, чтобы войны, о которых говорится, были междоусобные, в выписках из летописи читатель решительно не поймет, какие отношения между воюющими князьями, что они - независимые владельцы совершенно отдельных государств или есть между ними какая-нибудь связь. Видно, что они родня друг другу, но по каким отношениям действуют они, и какое значение имеют города, которые они отнимают друг у друга - этого не видно.

На пяти печатных листах помещены выписки из летописей и в конце статьи узнаем, что жили в старину князья, которые отнимали друг у друга владения - и только. Но взглянем на эти выписки. "1064 г. Ростислав отнял Тмутаракань у Глеба Святославича". Какая же причина этому явлению? Не знаем; по крайней мере, г. Погодин не объясняет нам ее; он говорит в другом месте, что Ростислав взял Тмутакарань безо всякого предлога. Да кто же такой был Ростислав? Он был сын старшего сына Ярославова, Владимира, князя новгородского; стало быть, и Ростислав был князь новгородский же? Нет, но каким же это образом могло случиться? Сын старшего сына Ярославова не получил не только старшего стола - Киева, но даже и отцовского стола - Новгорода, принужден добывать себе волость мечом? Это явление объясняется семейным обычаем, по которому Ростислав считался изгоем. Итак, причина взятия Тмутаракани Ростиславом у Глеба - был семейный обычай, который и сам г. Погодин в начале статьи поставил главною причиною междоусобий; вследствие того же семейного обычая происходили и другие междоусобия в волости Черниговской и Волынской. Волости раздавались вследствие родовых отношений, вследствие родового обычая (который г. Погодин называет семейным, боясь употребить слово родовой, как будто здесь дело в словах), на основании старшинства: старший получал больше, младший - меньше, обида происходила, если тот, кто считал себя старшим, получал меньше, нежели тот, кого он считал младшим или равным себе; обиженный начинал действовать вооруженною рукою, и происходило междоусобие. Отчего же происходило оно? Где главная его причина, источник? Родовой счет по старшинству, а не волость, которая сама условливается старшинством, междоусобие происходило от обиды, а обида - от неправильного, по мнению обиженного, счета, неправильного представления об его старшинстве. Я обижен потому, что мне дали мало, но почему я думаю, что мне дали мало - вот главная причина, ибо ее только я могу выставить при отыскании своего права. Но пусть говорят за нас сами действующие лица: по смерти в. к. Всеволода сын его Владимир сказал: "Если я сяду на столе отца своего, то будет у меня война с Святополком, потому что этот стол принадлежал прежде отцу его". Будет междоусобие, говорит Мономах, потому что (главная и единственная причина междоусобий!) Святополк старше меня: он сын старшего Ярославича, который прежде моего отца сидел на старшем столе. На этот раз Мономах не нарушил права старшинства, и междоусобия не было: с уничтожением причины уничтожилось и следствие, но по смерти Святополка Мономах принужден был нарушить право старшинства Святославичей черниговских, и отсюда междоусобие между Мономаховичами и Ольговичами. Послушаем опять, как рассуждают сами действующие лица, сами князья: Всеволоду Ольговичу удалось восстановить свое право старшинства и овладеть Киевом; приближаясь к смерти, он говорил: "Мономах нарушил наше право старшинства, сел в Киеве мимо отца нашего Олега, да и после себя посадил Мстислава, сына своего, а тот после себя посадил брата своего Ярополка; так и я сделаю то же, после себя отдаю Киев брату своему Игорю". Нарушение права старшинства Святославичей со стороны Мономаха и его потомков заставляет и Ольговича действовать таким же образом. Против этого, разумеется, должны были восстать Мономаховичи, и вот междоусобие. Но опять послушаем, какую причину этому междоусобию выставляет Мономахович Изяслав - опять те же родовые счеты, родовой обычай. "Я терпел Всеволода на столе киевском, - говорит Изяслав, - потому что он был старший брат; брат и зять старший для меня вместо отца, а с этими (братьями Всеволода) хочу управиться, как мне бог даст". Выписывая известия из летописи, где упоминаются волости, хотят убедить нас, что за них идет все дело и скрывают все причины, всю связь событий, но, раздробив события, отняв у них связь, можно доказать все, что угодно. Так и война у Мономаховичей между дядею Юрием и племянником Изяславом, причиною которой были родовые счеты, спор о старшинстве, у г. Погодина представлена только борьбою за волости; читаем: "Юрий говорил: я выгоню Изяслава и возьму его область. Изяслав возвратил Киев от Георгия и хотел взять Переяславль. Георгий отнял Киев". Но при этом выпущены из княжеских речей самые важные места. Юрий говорит Изяславу: "Дай мне Переяславль, и я посажу там сына, а ты царствуй в Киеве". Но эта речь в подлиннике начинается так: "Се брате, на мя еси приходил и землю повоевал, старейшинство с мене снял". Пропущена и речь Вячеслава к брату Юрию, в которой объявлена прямая причина войны: "Ты мне говорил (Юрий Вячеславу): не могу поклониться младшему (т. е. племяннику Изяславу); но вот теперь добыл Киев, поклонился мне, назвал меня отцом, и я сижу в Киеве; если ты прежде говорил: младшему не поклонюсь, то я старше тебя и не малым". Скажите человеку, вовсе незнакомому с русскою историею, что междоусобные войны, происходившие в древней Руси, были родовые споры между князьями, владевшими своими волостями по старшинству, и всякий поймет вас, для всякого будет ясен характер древнего периода нашей истории, отличие ее от истории других народов; но сказать, что причиною, источником наших древних междоусобных войн были волости, владения, значит все равно что не сказать ничего. Какое понятие о древней русской истории можно получить от такого определения? Чем отличить тогда древний период нашей истории от феодального периода в истории западных народов? И здесь и там происходили междоусобные войны за владения?

Вот почему в предисловии к "Истории отношений между русс. кн. Рюр. дома" мы почли необходимым вооружиться против обычных выражений: разделение России на уделы, удельные князья, удельный период, удельная система, ибо эти выражения должны приводить к ложному представлению о нашей древней истории, они ставят на первый план разделение владения, области, тогда как на первом плане должны быть отношения владельцев, то, как они владеют. Г. Кавелин говорит: "Мы не скажем с автором, что князья бьются за старшинство, тем менее, что Святославичи хотят Киева не для Киева, а для старшинства. Напротив, мы утверждаем, что князья стараются приобрести лучшие и возможно большие владения, оправдывая себя родовым старшинством". Но прежде всего спросим у г. Кавелина, что давало князю возможность получить лучшую волость? Право старшинства? Сам г. Кавелин говорит: "Изяслав сам собою не мог удержаться в Киеве и должен был признать киевским князем и отцом ничтожного дядю своего Вячеслава, потому что последний был старший. Это признание было пустой формой; Вячеслав ни во что не вмешивался, не имел детей, и вся власть на деле принадлежала Изяславу". Здесь историк видит не ничтожную форму, но могущественное, господствующее представление о праве, которое заставило доблестного Изяслава преклониться пред слабым дядею; Вячеслав был неспособен сделать для себя что-либо, и одно право старшинства дало ему все, отнявши все у доблестного племянника его; если Вячеслав дал все ряды Изяславу, то на то была его добрая воля. Г. Кавелин говорит: "По той же самой причине, т. е. потому, что нужны были предлоги, не искали киевского престола бесспорно младшие в княжеском роде". Но это-то и важно для историка, что нужны были известные предлоги, ибо эти-то предлоги и характеризуют время: сперва младший не мог без предлога доискиваться старшего города, а потом мог делать это безо всякого предлога; историк и разделяет эти два периода: в одном показывает господство родовых отношений, в другом выставляет господство владельческих интересов с презрением родовых счетов. Во-вторых, г. Кавелин говорит, что князья стараются приобрести лучшие и возможно большие владения. Но дело в том, что в описываемое время сила князя основывалась не на количестве и качестве волостей, а на силе племени, но чтоб пользоваться силою племени, нужно было быть в нем старшим; а первое право и вместе первая обязанность старшего по занятии старшего стола была раздача волостей племени, так что ему самому иногда не оставалось кроме Киева ничего, и он не имел никакого материального значения, а одно значение нравственное, основанное на его старшинстве. Племя зовет Ростислава Мстиславича на старший киевский стол, если б он имел ввиду получить только лучшую волость, то, разумеется, он пошел бы безо всяких условий, а если б Киев давал ему материальное значение, силу, то он не хлопотал бы ни о каком другом значении, но Ростислав хочет идти в Киев только с условием, чтоб члены племени действительно признавали его старшим, отцом, и слушались бы его; следовательно, вот что нужно было Ростиславу, а не лучшая волость. Вячеслав, как скоро услыхал, что племянник зовет его отцом и честь на нем покладывает, успокоился и отказался от участия в правлении. Святослав Всеволодович, осердившись на Всеволода III, говорит: "Давыда схвачу, а Рюрика выгоню вон из земли и приму один власть русскую и с братьею, и тогда мьщуся Всеволоду обиды свои". В-третьих, г. Кавелину хорошо известно, к каким поступкам побуждало бояр наших опасение нарушить родовую честь при местнических спорах; как же он хочет, чтоб древние князья, находясь в таких же отношениях, думали только о волостях? Под 1195 годом один из Ольговичей, видя возможность осилить Мономаховичей, пишет к своему старшему в Чернигов: "Теперь, батюшка, удобный случай, ступай скорее, собравшись с братьею, возьмем честь свою". Не говорит же он: возьмем волости, добудем Киева!

В 1867 году вышла книга г. Сергеевича: Вече и князь. Автор говорит: "Несмотря на неполноту наших летописных источников, они представляют, однако, указания на существование веча не только во всех главных городах, но и в очень многих из городов второстепенного и даже третьестепенного значения". Затем автор начинает перечислять все известия о вечах. Но такой неосторожный прием не ведет к цели. Мы знаем, что в наших источниках слово вече употребляется в самом широком, неопределенном смысле, означает всякое совещание нескольких лиц и всякое собрание народа; следовательно, надобно обращать внимание на то, при каких обстоятельствах упоминается о народном собрании и его решениях, но, главное, надобно смотреть на дело исторически, следить за развитием веча, за условиями, способствовавшими его усилению или ослаблению, а не собирать из различных эпох известия о явлении и заключать, что оно было повсеместно. Первое известие, приводимое г. Сергеевичем о вече, относится к 997 году: "Белгородцы должны были выдержать продолжительную осаду печенегов. Когда все запасы истощились, а помощи от князя не предвиделось, они сотворили вече и решили сдаться". Город в страшной опасности покинут на время без помощи, предоставлен самому себе, и вот жители его собираются и решают сдаться. Но спрашивается: в каком городе, в какой стране и в какое время при подобных условиях мы не будем иметь права предположить то же явление? Если начальник школы бросит в минуту опасности вверенных ему детей, то первым делом последних будет собраться и толковать о том, как быть. Теперь пойдем путем историческим. Первое известие, приводимое г. Сергеевичем, относится к 997 году, а второе - к 1097 году. В продолжение 100 лет автор не мог отыскать известия о вече! Для историка это имеет важный смысл. С конца XI века о вечах начинаем встречать более частые упоминания; что же это значит? Это значит, что явилось благоприятное условие для усиления веча; и действительно, благоприятное условие налицо: это родовые счеты княжеские с своим следствием - усобицами. Во время этих счетов и усобиц князья, воюя друг с другом, стараются поднять народонаселение известных городов против князя их, склонить его на свою сторону; народонаселение или остается глухо к этим внушениям, или склоняется на них - явление обычное во все времена, у всех народов, из которого о повсеместном развитии вечевого быта ничего заключить нельзя. Наполеон I во время нашествия на Россию также делал нашему народу разные внушения, но кому придет в голову от этого поступка заключить к формам быта нашего народа в 1812 году? А наши исследователи именно это делают, заключая из известий о подговоре городских жителей враждующими князьями к развитию вечевого быта этих городов. Историк заметит, что частое повторение подобных подговоров в известных городах, частое повторение случаев, где горожанам давалась возможность самим решать свою участь, должны были развить вечевой быт, привычку к вечам, но никак не позволит себе заключать, что это развитие было повсеместное, ибо если какому-нибудь городу во время своего существования случилось раз принять самостоятельное участие в решении своей судьбы, то этот один случай не может установить новой привычки и уничтожить старую; а в чем состояла старая привычка, - об этом свидетельствует знаменитое место летописи, что к вечам привыкли главные, старшие, города, а младшие, пригороды, привыкли исполнять решения старших: "На чем старшие положат, на том пригороды станут". Пока существует это место в летописи, до тех пор будет непоколебимо основанное на нем объяснение происхождения нового порядка вещей на севере из этого отношения старых и новых городов. Г. Сергеевич в своем стремлении приписать вечевой быт младшим городам цитует известие о народных волнениях в Москве: одно - относящееся к XIV, а другое - к XV веку; в обоих случаях жители взволновались, покинутые правительством; мы опять обращаемся к нашему сравнению и утверждаем, что даже и дети в школе сделали бы то же самое, если бы были покинуты своим надзирателем. Но почему же г. Сергеевич не пошел дальше, не указал на волнения москвичей в царствование Алексея Михайловича и потом в XVIII веке, во время чумы? Явления совершенно однородные! Неужели потому, что слово вече для обозначения этих явлений уже вышло из употребления? Но он указывает же вечевые явления и там, где это слово не употреблено. Он относит к вечевым явлениям и восстание северных городов против татар, но в таком случае восстания башкирцев и других инородцев будет свидетельствовать о сильном развитии у них вечевого быта.

Знаменитое место летописца об отношениях между старшими городами и пригородами стало подвергаться в нашей литературе такой же ученой пытке, какой прежде подвергались места летописца о призвании первых князей с ясным доказательством их скандинавского происхождения. Разумеется, очень утешительно, что вопрос о происхождении варягов - руси сменен вопросом о внутренних отношениях, но не утешительно то, что при старании как-нибудь отвязаться от неприятного свидетельства употребляются прежние приемы, прежняя пытка. "На что же старейшие сдумают, на том же пригороды станут", - говорит летописец; и вот, согласно с этими отношениями, владимирцы, которые находились в пригородных отношениях к Ростову, притесняемые князьями, обращаются с жалобою к ростовцам в силу привычки к природной подчиненности старшим городам, привычки, которая не могла очень ослабеть в короткое время, хотя этому ослаблению содействовало очень важное обстоятельство - поднятие значения Владимира вследствие утверждения в нем княжеского стола Андреем Боголюбским. Ростовцы на словах были за владимирцев, но на деле не удовлетворяли их жалобам, и тогда владимирцы призывают других князей. Г. Сергеевич рассуждает: "Летописец не говорит, что владимирцы, недовольные своим князем, не должны были высказываться против него и таким образом возбуждать вопрос о его перемене. Высказанное ими желание изгнать Ростиславичей он приводит как факт и не порицает их за него. Ростовцы и суздальцы, с своей стороны, в ответ на это желание не говорят, что призвание князя есть их исключительное право и что поэтому владимирцы должны оставаться при Ростиславичах до тех пор, пока это будет угодно им, ростовцам и суздальцам. Наоборот, на словах они были за владимирцев и тем показали, что последним принадлежит такое же участие в деле призвания князей, как и им самим". Но с какой же стати было летописцу говорить то, чего не бывало? Будучи далеки от преувеличенных представлений о высокой степени развития древней Руси, о высокой степени свободы, которою она пользовалась, мы, однако, никак не решимся предположить, чтобы в ней существовали такие отношения, что обиженный не имел права высказываться против обидчика и жаловаться на него. Владимирцы жалуются своим старшим, ростовцам, на обижающих их князей, которых ростовцы же им дали или, лучше сказать, навязали. Ростовцам также не нужно было говорить, что призвание князей есть их исключительное право по той простой причине, что и вопроса об этом не было: владимирцы являются жалобщиками только; дело ростовцев решить, справедлива или не справедлива жалоба, а не толковать о своих правах, которых никто не затрагивал; напротив, владимирцы признали торжественно эти права, обратившись с своею жалобою в старший город. Но всего лучше следующий вывод, сделанный г. Сергеевичем: "На словах они (ростовцы) были за владимирцев и тем показали, что последним принадлежит такое же участие в деле призвания князей, как и им самим". Город жалуется на губернатора королю, король объявляет, что жалоба справедлива, следовательно, король этим самым объявляет, что горожанам принадлежит такое же право в назначении губернатора, как и самому королю! Летописец заступается за владимирцев, за меньших, слабых, которым, однако, бог помог в их деле; летописец заступается за них потому, что имеет два основания для этого: во-первых, владимирцы были обижены, не получили управы и потому, естественно, возбуждали сочувствие в каждом человеке, в котором не угасло чувство правды, во-вторых, владимирцы были правы еще потому, что обратились к законным князьям, законным по старшинству и по распоряжению Юрия Долгорукого, тогда как ростовцы не обратили никакого внимания на эту законность. Следовательно, здесь двоякого рода отношения - отношения к старшему городу и отношения к князю. Отношения эти сталкиваются в данном случае, и обязанность историка обращать одинаковое внимание на обои отношения и смотреть, какие из них и при каких условиях возьмут верх.

Что касается собственно княжеских отношений, то г. Сергеевич следует взгляду г. Погодина: князья воюют, захватывают волости друг у друга, как владельцы, не имеющие никаких отношений между собою. Читая книгу г. Сергеевича, мы видим себя среди каких-то зверей, а не людей, всегда чувствующих потребность оправдывать свои действия. Отвергая родовые отношения между князьями, г. Сергеевич, естественно, старается отвергнуть господство этих отношений и в обществе. Он, разумеется, обходит молчанием известия о крепости родового союза в XVI и XVII веках; он выставляет статью Русской Правды о наследовании, где говорится, что имущество смерда, не оставившего сыновей, переходит к князю, но понятно, что в Правде разумеется имущество смерда безродного, потому что при общем родовом владении не может быть и речи о наследстве, ибо не может быть речи об отдельной собственности. Но любопытно, что г. Сергеевич, ища в Русской Правде доказательств против рода, позволил себе обойти первую статью - о родовой мести. С знаменитым местом летописи, где так ясно указывается господство родового быта у славян ("живяху кождо с родом своим на своих местах" и пр.), также г. Сергеевичу много хлопот. При исследовании о вече ему нужно было скрыть то, что слово это вече имеет обширное значение; теперь относительно рода ему надобно показать, что слово род имеет обширное значение, значит и происхождение, и народ, но из этого ничего не выходит, ибо оно означает также и то, что мы разумеем под именем рода. Видя это, г. Сергеевич решается на отчаянное средство и говорит: "Каждый полянин мог иметь свой род единственно в смысле семьи". Но где доказательства? Их нет. Разве принять за доказательство непосредственно следующие слова автора: "Общее владение братьев и других родственников могло встречаться и в древнейшие времена. Есть даже основание думать, что тогда оно должно было встречаться чаще, чем теперь. При отсутствии развитой правительственной власти частному человеку для самосохранения необходимо было вступать в какие-либо частные союзы; союз с родственниками представляется самым естественным". Смысл кажется ясен: обстоятельства времени были таковы, что условливали необходимо стремление к родовому союзу, к его поддержанию; следовательно, каждый полянин мог иметь свой род единственно в смысле семьи!

Неумолимый летописец преследует нас с своим родом. Говоря об усобицах, возникших между славянами по изгнании варягов, он говорит, что род встал на род и "Воевати почаша сами на ся". Как же рассуждает г. Сергеевич? "Восстали, - говорит он, - не разные роды один на другого, а члены одного и того же рода (т. е. происхождения), дети - на родителей, братья - на братьев. Это только применение к явлениям своего времени хорошо известных летописцу слов евангелиста Марка: предаст же брат брата на смерть и отец чада, и восстанут чада на родители и убиют их". Г. Сергеевич забывает, что летописец никак не мог иметь в виду слов евангелиста, ибо хорошо знал, что побуждало к такой страшной усобице, о которой говорится в евангелии, и хорошо знал, что причиною усобицы между славянами было отсутствие правды, а это условие не могло повести к тому, чтоб восставали чада на родителей и убивали их; отсутствие правды ведет именно к тому, что отдельные роды в своих столкновениях прибегают к самоуправству, решают дело оружием.

Есть еще любопытные примеры обращения г. Сергеевича с источниками. Летописец говорит следующее об Андрее Боголюбском: "Выгна Андрей епископа Леона из Суздаля и братью свою погна Мстислава и Василька и два Ростиславича сыновца своя, мужи отца своего переднии. Се же створи хотя самовластец быти". Г. Сергеевич говорит: "Самовластец употреблено здесь по отношению к другим князьям, внукам и младшим сыновьям Юрия, оно означает собственно единовластителя, в противоположность разделению волости между несколькими князьями, не заключая в себе никакого указания на самый характер власти". Конечно так, если пропустить слова: "Мужи отца своего переднии", как делает г. Сергеевич, но если оставить эти слова, то выйдет, что князь, изгоняющий влиятельных бояр, стремится не к единовластию, а к самовластию. Притом, как хорошо известно г. Сергеевичу, мнение о самовластии Андрея Боголюбского основано не на одном приведенном месте летописца: о характере Андрея свидетельствуют князья-современники, которые жалуются, что Андрей обращается с ними не как с родственниками, а как с подручниками; наконец, о характере Андрея свидетельствует смерть его, побуждения, которые заставили убийц решиться на свое дело, неслыханное прежде на Руси.

Под 1174 годом летописец говорит: "Приглашася Ростиславичи к князю Андрееви, просяче Романови Ростиславичу княжить в Киеве". Г. Сергеевич говорит: "Можно подумать, что Андрею принадлежит право раздавать русские княжения. Из предыдущего мы видели, что Андрей как князь сильной Владимирской волости мог в союзе с другими князьями овладеть Киевом и ограбить его, но и это только в том случае, когда на его стороне было более союзников, чем на стороне киевского князя. Лучшего же права он не имел. Обращение к нему Ростиславичей есть не что иное, как предложение ему союза, одною из целей которого долженствовало быть доставление киевского стола Роману. Подобное же выражение находим еще под 1202 годом: "Слися к свату своему, к великому князю Всеволоду, - говорит Роман Мстиславич своему тестю Рюрику, - и аз слю к нему и молимся ему, дабы ти Киев опять дал", т. е. дал в силу того фактического преобладания, которое принадлежало сильному владимирскому князю, а не в силу верховного права". Мы не слыхивали, чтоб делались предложения о союзе в виде мольбы о пожаловании чего-нибудь, но дело не в этом. Г. Сергеевичу хочется доказать, что в древней Руси признавалось только право сильного, а не какое-нибудь другое лучшее право. С этою целью он заботливо исключает все известия о том, что князья признавали это лучшее право. Так, он не упоминает о том, что Ростиславичи не признавали за Андреем одно право сильного, что они признавали это право и за собою, потому что вооружились против Андрея; но за последним они признавали еще другое право - право родового старшинства, по которому они считали его себе отцом и обращались к нему так: "Мы называли тебя отцом себе, мы до сих пор почитали тебя, как отца, по любви". Такое же право было и за великим князем Всеволодом, который сам свидетельствует о своем праве, говоря Ростиславичам: "Вы назвали меня старшим в своем Владимировом племени".

Что признавалось это право, по которому князья должны были занимать столы не захватом, а вследствие родового старшинства, неопровержимым свидетельством служат приведенные в летописи слова великого князя Ярослава I сыну его Всеволоду: "Аще ти подаст Бог приять власть стола моего, по братьи своей с правдою и не с насилием, то да ляжеши у гроба моего". Как же г. Сергеевич разделывается с этим местом летописи, которое он спрятал в длинном примечании, где говорится о завещаниях московских князей? "Так как это место, - говорит г. Сергеевич, - находится в посмертной похвале Всеволоду, написанной очень дружественной ему рукой, то скорее надо думать, что оно сочинено самим летописцем для оправдания совершившихся событий". Но отчаянное средство помочь не может: если бы даже и позволительно было предположить, что летописец неизвестно для чего выдумал слова Ярославовы, то его свидетельство нисколько не теряет своего значения, ибо он мог высказать только представление о правде, какое господствовало в современном ему обществе.


Предыдущая глава Оглавление Следующая глава

 
 
   
 
Хронология
 
 
Библиотека
 
 
Статьи
 
 
Люди в истории
 
 
История стран
 
 
Карты
 
   
   
 
Рефераты
 
 
Экзамены, ЕГЭ
 
 
Ссылки
 
 
ФОРУМ
 
 

В избранное!
нас добавили уже 9955 человек...
 
   
   
РЕКЛАМА
 
   
 

     
Поиск на портале:
вверх
История.ру©Copyright 2005-2024.
вверх