Наши проекты
Обсуждения
Реклама
ГРОССМАН Василий Семенович
ГРОССМАН Василий Семенович (наст. имя и отчество Иосиф Самуилович) [29 ноября (12 декабря) 1905, Бердичев, Украина — 14 сентября 1964, Москва], русский писатель.
Из интеллигентной семьи: отец инженер-химик, мать преподавательница французского языка. В литературу Гроссман пришел из гущи жизни — провинциальной, шахтерской, заводской. Он многое успел повидать в годы своей юности. Помнил Гражданскую войну на Украине, эти впечатления потом отозвались в ряде его произведений. В 1920-е годы семья его материально жила очень нелегко, в школе и университете ему пришлось постоянно подрабатывать себе на жизнь. Он был пильщиком дров, воспитателем в трудовой коммуне беспризорных ребят, в летние месяцы отправлялся с различными экспедициями в Среднюю Азию. В 1929 Гроссман окончил химическое отделение физико-математического факультета Московского университета и уехал в Донбасс. Работал в Макеевке старшим лаборантом в Научно-исследовательском институте по безопасности горных работ и заведующим газоаналитической лабораторией шахты Смолянка-11, затем — в Сталино (ныне Донецк) химиком-ассистентом в Донецком областном институте патологии и гигиены труда и ассистентом кафедры общей химии в Сталинском медицинском институте. В 1932 Гроссман заболел туберкулезом, врачи рекомендовали ему поменять климат, он переехал в Москву, работал на карандашной фабрике имени Сакко и Ванцетти старшим химиком, заведующим лабораторией и помощником главного инженера. Впечатлениями тех лет навеяно многое в таких его произведениях, как «Глюкауф» (1934), «Цейлонский графит» (1935), «Повесть о любви» (1937). Писать Гроссман начал в студенческие годы. Первая публикация — напечатанный в апреле 1934 в «Литературной газете» рассказ «В городе Бердичеве» (по мотивам этого рассказа кинорежиссер А. Аскольдов в 1967 снял фильм «Комиссар», вышедший на экран лишь через двадцать с лишним лет). Рассказ Гроссмана заметили и высоко оценили такие строгие ценители литературы, как М. Горький, И. Э. Бабель, М. А. Булгаков. Горький пригласил Гроссмана для беседы и посоветовал ему — вопреки своему отрицательному отношению к быстрой профессионализации начинающих писателей — оставить работу инженера-химика и целиком посвятить себя литературе. «Эта встреча с Алексеем Максимовичем, — вспоминал Гроссман, — в большой степени повлияла на дальнейший мой жизненный путь». Но в своем творчестве он ориентировался на толстовские традиции, а еще ближе ему был художественный и нравственный, гуманистический опыт Чехова. Он писал: «Чехов осуществлял самого себя в этих замечательных людях — милых, умных, неловких, изящных и добрых, сохранивших свою душевную неизменность, свою чистоту и благородство во тьме русской предреволюционной жизни. Он осуществлял в них свое духовное существо, делал его зримым, весомым и мощным...». Кроме рассказов и повестей, Гроссман в предвоенные годы создает четыре части романа «Степан Кольчугин» (1937-1940), отражавшего важнейшие события истории России начала 20 века, — приобретенный опыт работы над крупноформатной прозой сказался потом в сталинградской дилогии «За правое дело» и «Жизнь и судьба». «Степана Кольчугина» Гроссман не окончил — началась Великая Отечественная война. Все четыре года войны Гроссман — фронтовой корреспондент «Красной звезды». В написанной вскоре после победы статье он вспоминал: «Мне пришлось видеть развалины Сталинграда, разбитый зловещей силой немецкой артиллерии первенец пятилетки — Сталинградский тракторный завод. Я видел развалины и пепел Гомеля, Чернигова, Минска и Воронежа, взорванные копры донецких шахт, подорванные домны, разрушенный Крещатик, черный дым над Одессой, обращенную в прах Варшаву и развалины харьковских улиц. Я видел горящий Орел и разрушения Курска, видел взорванные памятники, музеи и заповедные здания, видел разоренную Ясную Поляну и испепеленную Вязьму». Здесь названо еще далеко не все — Гроссман видел и форсирование Днепра, и чудовищный нацистский лагерь уничтожения Треблинку, и агонию Берлина. Первую в русской литературе повесть о войне — «Народ бессмертен» (название точно выражает ее главную идею) написал Гроссман, она печаталась в «Красной звезде» в июле-августе 1942. Особая глава фронтовой биографии писателя — Сталинградская эпопея; он был с первого до последнего дня ее очевидцем. Сохранившиеся записные книжки свидетельствуют, что Гроссман не раз бывал во многих вошедших в историю местах ожесточенных боев за Сталинград: на Мамаевом кургане и на Тракторном, на «Баррикадах» и СталГРЭСе, на командном пункте В. И. Чуйкова, в дивизиях А. И. Родимцева, Батюка, Гуртьева, встречался и подолгу беседовал — и не после, когда все было кончено, а тогда же, в разгар боев, — со многими участниками сражения и прославившимися военачальниками, и оставшимися безвестными офицерами и солдатами, а нередко видел их в деле. Его сталинградские очерки зачитывали до дыр (об этом свидетельствовал также знаменитый сталинградец В. П. Некрасов). Популярность и официальный ранг Гроссмана были высоки, однако, лишь в годы войны. Уже в 1946 официозная критика обрушилась на «вредную», «реакционную, упадническую, антихудожественную» пьесу Гроссмана «Если верить пифагорейцам». Это было началом травли писателя, продолжавшейся до самой его смерти. В 1943 по горячим следам событий Гроссман в редкие свободные от фронтовых командировок и редакционных заданий часы начал писать роман о Сталинградской битве. В августе 1949 рукопись романа «За правое дело» была представлена в редакцию «Нового мира». Редактирование рукописи продолжалось почти три года, за это время сменилась редколлегия журнала, появлялись все новые и новые редакционно-цензорские требования. Существует девять вариантов рукописи, которые хранятся в архиве. Роман был опубликован в 1952. В феврале 1953 появилась одобренная Сталиным разгромная, с политическими обвинениями статья М. С. Бубеннова «О романе В. Гроссмана «За правое дело», которая была началом кампании шельмования романа и его автора, тотчас же подхваченной другими органами печати. Отдельным изданием «За правое дело» вышло только после смерти Сталина, в 1954 в Воениздате (с новыми перестраховочными купюрами), в 1956 «Советский писатель» выпустил книгу, в которой автор восстановил некоторые пропуски. Но Гроссман, несмотря ни на что, продолжал работать. Это была вторая книга дилогии «Жизнь и судьба», которая была закончена в октябре 1960. Гроссман отдал рукопись в журнал «Знамя». Там на заседании редколлегии, в котором участвовали и руководители Союза писателей, роман отвергли «как вещь политически враждебную», о чем было немедленно доложено в ЦК КПСС Автор был предупрежден, что должен «изъять из обращения экземпляры рукописи своего романа и принять все меры к тому, чтобы рукопись не попала во вражеские руки». После такой выволочки Гроссман не исключал возможности самого худшего: ареста, лагеря и конфискации архива. На всякий случай два экземпляра рукописи он отдал на сохранение друзьям. 14 февраля 1961 к нему явились с ордером на обыск и забрали все остальные экземпляры рукописи, черновики, даже подготовительные материалы — все это затем бесследно исчезло, видимо, было уничтожено. Гроссман обратился с гневным письмом к Н. С. Хрущеву, требуя, чтобы ему вернули рукопись: «Эта книга мне так же дорога, как отцу дороги его честные дети. Отнять у меня книгу — это то же, что отнять у отца его детище... Нет смысла, нет правды в нынешнем положении, — в моей физической свободе, когда книга, которой я отдал жизнь, находится в тюрьме, — ведь я ее написал, ведь я не отрекаюсь от нее». Через несколько месяцев его принял М. А. Суслов, он подтвердил, что и речи не может быть о возвращении рукописи автору и публикации романа. Через несколько лет после смерти Гроссмана С. И. Липкин с помощью писателя В. Н. Войновича и академика А. Д. Сахарова переправил за рубеж фотопленку хранившейся у него рукописи. «Жизнь и судьба» вышла в 1980 в Лозанне (Швейцария). Лишь с наступлением перестройки в 1988 роман был опубликован на родине писателя. «...В Сталинграде войны была заключена душа. Его душой была свобода», — это Гроссман почувствовал в Сталинграде еще тогда, когда там шли ожесточенные уличные бои. В романе «За правое дело» сталинградские наблюдения сложились в некий «закон» войны, таящий «разгадку победы и поражения, силы и бессилия армий». Одним из проявлений открывшегося писателю «закона» было «чудо», происшедшее в Сталинграде, где сражение шло в конечном счете за «присущую людям меру морали, убежденности в человеческом праве на трудовое и национальное равенство». В романе «Жизнь и судьба» писатель идет дальше в постижении Сталинградской эпопеи — она рассматривается с точки зрения универсальных, всеобъемлющих категорий человеческого бытия. В фашизме он видит зло, угрожающее роду человеческому: «Фашизм и человек не могут сосуществовать. Когда побеждает фашизм, перестает существовать человек, остаются лишь внутренне преображенные, человекообразные существа». Эта высокая гуманистическая позиция делает Гроссмана бесстрашным обличителем и нашего собственного зла, советского тоталитарного строя, во всех его проявлениях, он не делит зло на «свое» и «чужое». Кульминацией Сталинградской битвы и высшим проявлением духа сражающегося народа стала в романе оборона дома «шесть дробь один», это точка, в которой сошлись все нити повествования. Не строгий приказ, не угроза жестокого наказания за его невыполнение, а ощущаемая каждым ответственность за исход боя и судьбу страны, дух свободы, которые обрели защитники дома, были источником этой самоотверженности. Однако великая победа в Сталинграде, рожденная неудержимым порывом народа к свободной жизни, была у народа отобрана, использована для его подавления, для укрепления тоталитарного, лагерного режима, для торжества сталинщины. Сразу же после разгрома немцев в Сталинграде появляются первые признаки возвращения к довоенным нравам и порядкам. Отечество было спасено, враг повержен, а тем, кто, не щадя себя, остановил фашистское нашествие, кто вынес на своих плечах главную тяжесть войны, самым свирепым образом дали понять, что их заслуги, пролитая ими кровь ровным счетам ничего не значат, что с фронтовым свободолюбием и независимостью будет покончено. Эта историческая трагедия раскрыта Гроссманом с большой художественной силой. «Жизни и судьбе» присущи размах эпической панорамы и масштаб мысли, которой по плечу постижение сложного, скрытого хода истории. Генрих Белль в своей рецензии на «Жизнь и судьбу» справедливо заметил: «Этот роман — грандиозный труд, который едва ли назовешь просто книгой, в сущности, это несколько романов в романе, произведение, у которого есть своя собственная история — одна в прошлом, другая в будущем». Параллельно с работой над сталинградской дилогией Гроссман писал рассказы, большая часть которых при его жизни не была и не могла быть опубликована. О чем бы ни писал в поздних рассказах Гроссман — о мещанской алчности, уродующей души людей, разрывающей даже родственные связи («Обвал», 1963), о маленькой девочке, которая, попав в окраинную больницу, сталкивается с неприглядной реальностью несправедливо устроенной жизни простых людей и начинает чувствовать фальшь благополучного существования того круга хорошо устроенных, к которому принадлежат и ее родители («В большом кольце», 1963), о судьбе женщины, полжизни проведшей в тюрьмах и лагерях, встреченной полным равнодушием соседей, которым ни до чего, кроме своего растительного существования, нет дела («Жилица», 1960), о доброте и сердечной отзывчивости, испытываемых на прочность бездушной рутиной нашего времени («Фосфор», 1958-1962), о кладбище, которое не защищено от тщеславной суеты и неутоленных амбиций живых («На вечном покое», 1957-1960), о людях, которые, нажав кнопку бомбосбрасывателя, превратили в пепел десятки тысяч неведомых им людей [«Авель (Шестое августа)», 1953], о Матери с Младенцем как самом прекрасном воплощении идеи бессмертия рода человеческого («Сикстинская Мадонна», 1955), — о чем бы ни писал Гроссман, он ведет непримиримую войну с насилием, жестокостью, бессердечием, защищая достоинство и свободу, на которые имеет неотъемлемое право каждый человек. Вскоре после расправы, учиненной властями над его романом, Гроссмана настигла неизлечимая болезнь. Но он продолжал работать. «У меня бодрое, рабочее настроение, и меня это очень удивляет — откуда оно берется? — писал он осенью 1963 жене. — Кажется, давно уж должны были опуститься руки, а они, глупые, все тянутся к работе». И Некрасов, вспоминая Гроссмана, выделял как главную черту его личности отношение к писательству: «...Покоряли прежде всего не только ум его и талант, не только умение работать и по собственному желанию вызвать «хотение», но и невероятно серьезное отношение к труду, к литературе. И добавлю — такое же серьезное отношение к своему — ну как бы это сказать, — к своему, назовем, поведению в литературе, к каждому сказанному им слову». В последние, очень тяжелые для него годы Гроссман написал две необычайно сильные, вершинные в его творчестве книги: армянские записки «Добро вам! (Из путевых заметок)» (1962-1963) и повесть «Все течет...» (1955-63). Полицейские меры начальства не запугали его, не заставили попятиться от опасной, свирепо наказуемой правды. Оба эти последние его произведения проникнуты духом неукротимого свободолюбия. В критике тоталитарного режима, тоталитарной идеологии, тоталитарных исторических мифов Гроссман идет очень далеко. Впервые в советской литературе проводится мысль о том, что основы бесчеловечного, репрессивного режима были заложены Лениным. Гроссман первым рассказал об унесшем миллионы людей голодоморе 1933 на Украине, показав, что голод, как и кровавый тайфун, названный потом тридцать седьмым годом, были целенаправленными мероприятиями людоедской сталинской политики. статья Л.И. Лазарев из «Большой энциклопедии Кирилла и Мефодия»
|