Словене на Волхове      В последних десятилетиях VII в. на заселенных кривичами и финнами землях Поволховья появились новые славянские пришельцы. Они называли себя "словене" и "венды". Последнее название отразилось в языке соседних финнов, но первое со временем стало господствовать. Пришельцы несли с собой новую культуру, сложившуюся за время их странствий из многих источников. Домостроительство и конструкцию стен своих градов они восприняли в наследство от славян Полабья и Поморья. Доля потомков или родни ободричей и поморян была здесь наиболее велика. От них словене унаследовали и свою внешность — среднюю ширину лица, довольно короткую голову, резко выступающий нос. С этого времени по Северу распространяются "дунайские" или "западнославянские" украшения, некоторые из коих ранее отмечены среди славян и авар Мазурского Поозерья. Новгородские средневековые предания хранили память об исходе "с Дуная". В землях кривичей появляются новые племенные названия, уводящие на Лабу и Одру, — смоляне, лупоглавы. Все это указывает на то, что Поволховья достигли славяне, увлеченные некогда в Мазуры аварским нашествием, прошедшие через Прибалтику и вытесненные оттуда в основной своей массе куршами. Часть этих вендов осталась в Прибалтике, сохранив свое племенное имя и память об особом происхождении, но постепенно смешалась с новыми своими соседями, ливами. Большинство же достигло будущей Новгородской земли, увлекши при этом с собой и отдельные группы балтов.
      Некоторые из пришлых "родов" предпочли влиться в складывающийся племенной союз кривичей. Так поступили смоляне и лупоглавы, которых затем мы находим на Смоленщине — от смолян и получившей свое имя. Другие больше дорожили независимостью и принялись обустраиваться на свободных землях. Как раз в это время понижение уровня Балтики привело к высыханию болот, сужению рек. В новых поймах можно было спокойно заниматься переложным земледелием — которого пока не знали ни кривичи, ни тем более финны.
      Согласно преданию XVI в., первоначально "пришли словене с Дуная и сели у озера Ладожского, и оттоле пришли и сели около озера Ильменя". Это предание в сопоставлении с археологическими находками оказывается достоверным. Именно к югу от Ладожского озера, в окрестностях Старой Ладоги, расположен древнейший словенский град Любша. По пути туда от Чудского озера или оттуда к Ильменю, у Репьи в верховьях Луги, обнаруживаем древнейшую из "новгородских сопок", давших имя словенской культуре. Памятник этот относится еще к VII в. Любша — первый град, выстроенный потомками полабских славян на новых землях. Его возвели в начале VIII или даже в конце VII в. на месте заброшенного или разрушенного финского городища.
      Однако часть словен сдвинулась вверх по Волхову. Уже к концу VII в. они обосновались в верховьях реки, в Ильменском Поозерье. Отдельные их группы проникали на восток от озера, в том числе к Удомельскому Поозерью, где расположено селище Юрьевская Горка. Здесь они встречались и смешивались с местными финскими племенами — вадьялами (водью), "чудью" (сету?), а также с вепсами (весью), знакомыми уже по Приладожью. Одним из старейших центров расселения словен в Поильменье стало селище на ручье Прость в новгородской округе, возникшее еще в VII в. Здесь словене-венды, пришедшие из Прибалтики, становились ильменскими словенами. Село на Прости расположено всего в 300 м от древнего святилища Перынь, с которым связано еще одно предание о заселении Новгородчины и происхождении словен.
      Предание о князе Волхе (Волхве) записано в середине XVII в. Новгородский книжник уже при записи объединил его с книжной легендой о князе Словене, от которого якобы словене получили свое имя. Затем вместе с легендой о Словене сказание о Волхе вошло в довольно большой свод из книжных и народных преданий под общим наименованием "Сказание о начале Русской земли" или "Сказание о зачале Новаграда".
      Согласно сказанию, после 14-летних странствий Словен и его сородичи обосновались на озере Мойско, которое Словен переименовал в честь своей сестры Ильмени. Место для поселения указало ему "волхвование". На Волхове он якобы основал град — "Великий Словенск". У Словена и жены его Шелони было два сына — Волхов и Волховец. По имени жены и сыновей Словена получили имя впадающие в Ильмень реки (по имени Волховца — "протока", вытекающая из Волхова и обратно в него впадающая). Волхов ранее звался у славян рекой Мутной. Почти все эти персонажи, как и брат Словена Рус с женой Поруссией и дочерью Полистью, вымышлены народной фантазией. Их небывалые имена в основном образованы от местных названий. Название "Ильмень", "Ильмерь", как и "Мойско", восходит к финским языкам. Так называли озеро разные финские "роды", с которыми встречались здесь славяне. Имя "Ильмень" воспринято, надо думать, от дружественной неровы (води, вадьялов), с которыми словене смешивались и имя которых позже получил Неревский конец Новгорода. Шелонь, Полисть — славянские, но вовсе не произведенные от личных имен названия. Наконец, ничего подходящего на роль "Великого Словенска", предшественника Новгорода, мы на верхнем Волхове вплоть до IX в. не обнаружим.
>Князь-оборотень      Но с именем Волха, Волхва, дело обстоит сложнее. Звавшийся так князь-оборотень — герой не только средневековых преданий, но и народных былин Русского Севера. Одна из версий происхождения названия реки "Волхов" связывает его с финским словом velho "чародей", которое само восходит к славянскому "волхв". Скорее, название происходит от финского же Olhava. Но имя героя "Волх" вполне может быть обратной славянизацией именно этого финского слова, в условиях смешения словен и "води". Река же "Волхов", "Волхово", "Волхова" у славян затем легко понималась как "река Волха". Все это помимо уникального содержания указывает на древность предания о Волхе. Оно сложилось в условиях славяно-финского слияния на землях Новгородчины в первые века ильменского племенного союза, в языческую эпоху.
      Что же говорит о Волхве книжное сказание XVII в.? "Старший сын князя Словена Волхов, бесоугодник и чародей лютый среди людей, тогда бесовскими ухищрениями обманы творил многие, преобразуясь во образ лютого зверя коркодила, и залегал в той реке Волхове путь водный, и непокорных ему кого пожирал, кого, повергая, топил. Потому-то люди, тогда невежественные, сущим богом того окаянного нарекли, и Громом или Перуном нарекли его… Поставил же он, окаянный чародей, ночных ради обманов, собрания бесовского, градок малый на месте некоем, зовущемся Перынь, где и кумир Перунов стоял. И баснословят об этом Волхве невежды, говоря якобы "в боги сел" окаянный. Наше же христианское истинное слово, неложным многократным испытанием, вывели о сем окаянном чародее Волхве, что зло разбит и удавлен от бесов в Волхове и обманами бесовскими окаянное его тело отнесено было вверх по оной реке Волхову, и извержено на брег против волховного его городка, где ныне зовется Перынь. И со многим плачем тут был погребен невеждами окаянный, с великой тризной поганской, и могилу насыпали над ним очень высокую, каков обычай поганым. И через три дня после окаянного того тризнища просела земля и пожрала мерзкое тело коркодилово, и могила его просыпалась с ним на дно адово, так что и доныне, как рассказывают, знак ямы той не наполнится. Другой же сын Словена, младший, Волховец жил с отцом своим… и родился у Волховца сын Жилотуг, и протоку назвали по имени его Жилотуг, ибо в ней утонул еще в детстве".
      Во времена образованного новгородца, записавшего сказание, в его героя кое-кто еще верил как в полубога. Полемика с подобными "невеждами" для автора весьма важна. Не она ли и заставила его записать языческий миф? Но спустя две сотни лет уже сам народ, носитель предания, стоял на точке зрения писателя XVII в. В новой записи предания, сделанной уже в XIX в., имя Волха исчезает, а персонаж рисуется сущим демоном: "Был Зверь-змияка, этот Зверь-змияка жил на этом самом месте, вот где теперь скит святой стоит, Перюнской. Кажинную ночь этот Зверь-змияка ходил спать в Ильмень-озеро с волховскою коровницею. Перешел змияка жить в самый Новгород..." Далее рассказывается, как князь Владимир окрестил Русь, как "Новый город схватил змияку Перюна да и бросил в Волхов. Черт силен: поплыл не вниз по реке, а в гору — к Ильмень-озеру; подплыл к старому своему жилью — да и на берег!". Владимир велел бросить "дьявола" обратно в воду и поставить на Перыни церковь. При отождествлении Волха и Перуна, которое мы видим уже в изначальном предании, подобное смешение эпох вполне органично. Кое в чем предание XIX в. дополняет средневековое, кое в чем повторяет. Скажем, в описании того, как "черт" поплыл против течения Волхова к "старому своему жилью" и там извергся на берег.
      В былине, записанной в нескольких вариантах на протяжении XVIII-ХХ вв. Волх — тоже князь и тоже оборотень. Он рождается от княжны, обесчещенной летучим змеем:

По саду, саду, по зеленому,
Ходила-гуляла молода княжна
Марфа Всеславьевна,
Она с каменю скочила на лютова на змея;
Обвивается лютой змей
Около чебота зелен сафьян,
Около чулочика шелкова,
Хоботом бьет по белу стегну.
А втапоры княгиня понос понесла,
А понос понесла и дитя родила...
Рождение Волха сопровождается грозными знамениями в природе:
Рыба пошла в морскую глубину,
Птица полетела высоко в небеса,
Туры да олени за горы пошли,
Зайцы, лисицы по чащицам,
А волки, медведи по ельникам,
Соболи, куницы по островам.
В "полтора часа" жизни Волх уже говорит:
"А и гой еси, сударыня матушка,
Молода Марфа Всеславьевна!
А не пеленай меня во пелену червчатую,
А не поясай в поесья шелковыя, —
Пеленай меня, матушка,
В крепки латы булатныя,
А на буйну голову клади шелом,
По праву руку — палицу,
А и тяжку палицу свинцовую,
А весом та палица в сорок пуд".
Подросши, Волх обучается различным "мудростям":
А и первой мудрости учился —
Обвертоваться ясным соколом,
Ко другой-та мудрости учился он, Вольх, —
Обвертоваться серым волком,
Ко третей-та мудрости учился Вольх, —
Обвертоваться туром — золотыя рога.

      Когда Волху исполняется двенадцать лет, он начинает себе набирать дружину из воинов-погодков. К пятнадцати годам набралось семь тысяч. С ними Волх выступает в поход на далекую южную страну, "Турец-землю" или "царство Индейское", и завоевывает ее. Здесь мы видим слияние преданий о Волхе с древним воинским эпосом, принесенным предками новгородцев с "Дуная". Эта часть былины, более древняя, чем имя героя, немало говорит нам о жизни и психологии древнего славянина еще эпохи Переселения народов, V–VII вв. Именно былинный эпос сохранил Волха почти таким, каким его почитали предки новгородцев — доблестным героем и одаренным вождем. Его оборотнические способности здесь не в малой степени не осуждаются. Они показаны как естественное — и крайне полезное для "своего рода" — наследство отца-Змея.
      И вновь, как и со всеми славянскими героями-родоначальниками — мифологическая и историческая "составляющие". Мифологическая в основе своей ясна. Это древний, общеславянский эпос о князе-волкодлаке, сыне Змея. Словене почитали его как воплощение или ипостась Перуна. В конечном счете неудивительно — сын Змея, побеждавший в древнем мифе отца, свободно сливался со змееборцем-громовержцем. В мифах о богах змеи представали их старшим поколением, особенно для словен, которые чтили Велеса. Самому Перуну они, как мы видим, поклонялись в образе "коркодила", или, как сохранила менее ученая народная молва, "змияки".
      Гибель Волха от руки волховских водяных напоминает о борьбе с водяными демонами героев финских сказаний. Смерть же в волховской протоке малолетнего племянника Волха, Жилотуга, как будто объясняет нам причину вражды между эпическим героем и "бесами". "Волховская коровница", супруга героя, — сверхъестественное существо, имеющее власть над водами и в то же время отнимающее молоко у коров. Она напоминает могущественных бродниц из южнославянского эпоса. Смерть Волха, как она описана в предании, толковалась "невеждами" как доказательство его божественности. Тело "пожрала" Земля, на этом месте бездонный провал — значит Волх "в боги сел".
      Однако опять же, подобно другим героям славянских преданий, Волх предстает на реальном, совершенно конкретном географическом пространстве, как божество и исторический предок одновременно. За ним можно увидеть фигуру племенного вождя, приведшего словен к Ильменю и ставшего родоначальником словенских князей. Княжеская власть опирается на культ Перуна, как у всех славян, — но и на уходящие в прошлое оборотнические представления. Волх — вождь воинского оборотнического братства, становящийся князем и уничтожающий "непокорных". В племенном эпосе такие "непокорные", конечно, сами виновны в своей гибели. Сочетание сильной княжеской власти и оборотнических традиций заставляет вспомнить о велетах, "вильцах" ("волках") — врагах и одновременно наставниках, от которых бежали предки словен.

      Предание о Волхе оказалось актуально и для словен, и для финских насельников Поильменья — не потому ли, что он слил разноязыкие племена в новое единство? Именно финская форма славянского титула-прозвища "Волхв" стала со временем основной — поскольку позволяла самим славянам легко истолковать название "Волхов". Истинное же имя первопредка, как и во многих других случаях, оказалось под запретом. Не его ли доносит до нас современное название городища Любша — от личного славянского имени? Любша, древнейший славянский град у Волхова, являлась и древнейшей княжеской резиденцией. Ничего более подходящего на роль "Великого Словенска" по реке не найти. А место мифического Словена как герой-родоначальник, первый князь, по праву должен занимать именно Волх. Волх, судя по Сказанию, действовал по всему "пути водному", по всему Волхову. "Любшин омут" при впадении реки Любши — не место ли гибели героя, откуда он плыл вверх по реке?
      Но главный пункт, связанный с Волхом, — конечно, Перынь. Около 980 г. Добрыня, посланник князя Владимира, ставил здесь идол Перуна по киевскому образцу — замещая более древнее поклонение Перуну-Волху. Как выглядело капище до Добрыни — неведомо. Остатки древнего "Волховного городка" погибли под Добрыниным капищем, которое, в свою очередь, дожило лишь до крещения Новгорода в 989 г. Яму-провал, в которой таинственно исчезло тело Волха, впрочем, так и не засыпали, и еще суеверы XVII в. уделяли ей внимание. Можно догадаться, что в древней Перыни поклонялись не только Волху-Перуну, но и собственно Перыни ("Перуновой" жене — Матери-Земле, "пожравшей" земное тело Волха), и Велесу (Змею-отцу?). "Змеиный" культ "Волховного городка" являлся главным на протяжении почти всей языческой истории славянской Новгородчины.
      Слияние предания о Волхе с героическим эпосом "дунайского" происхождения произошло поздно. В предании XVII в. нет еще и следа этого. Но на северных окраинах Новгородчины, на "былинном Севере", это могло произойти как раз в те времена или раньше. Само сохранение воинского сказания, полного завоевательного пафоса, предками новгородцев симптоматично. Для полянского Кия почетно было служить богатому заморскому царю. Для ильменского Волха — победить царя и захватить его царство. Здесь едва ли речь о коренной разнице в "менталитете". Просто словене, прорвавшиеся на свои земли через почти десяток враждебных племен, не раз познавшие иго, несли гордую память о войнах свободных предков — и теперь готовы были повторять их. Воинственный дух всего цикла о Волхе — ясное тому свидетельство. Именно этот дух помог словенам выжить в грядущую викингскую эпоху Севера — и дал им в ней не последнюю роль.
      В течение VIII в. словене расселились уже на довольно обширной территории, где-то оттеснив финнов и кривичей, где-то смешиваясь с ними. Памятники их культуры отмечены по всему течению Волхова, в Ильменском Поозерье, по Ловати и Луге, на восток до Удомли. На всем этом пространстве распространяются монументальные насыпи-"могилы", служившие родовыми гробницами. Эти "новгородские сопки" и дали название археологической культуре словен.
      Племена культуры сопок расселялись преимущественно в поймах рек и озер. Их неукрепленные поселения располагались часто у впадения ручьев или оврагов. Это в основном небольшие веси размером от 350 кв.м до гектара. Гораздо реже встречаются крупные села, от 2 до 6 га площадью. В селениях дома располагались кучно. Строили наземные, иногда углубленные срубы-избы с печами-каменками в углу. Площадь домов — от 18 до 27,5 кв.м. Рядом с домами располагались неотапливаемые хозяйственные строения, еще меньших размеров, кое-где и ямы.
      Кучная застройка, громадные коллективные усыпальницы-сопки, небольшие веси — приметы большесемейного и патронимического устройства. Здесь, на Русском Севере, его пережитки будут сохраняться еще спустя тысячелетие. Борьба с внешними врагами и покорение природы не располагали к распаду «родовых» коллективов. Среди сопок встречаются одиночные — при стоящем отдельно "родовом" дворе или веси. Гнездовье весей, как и пару веков назад на юге, как еще и спустя века на севере, составляло соседскую общину — мир.
      Родоплеменное устройство ревниво охранялось. Одним из его выражений являлся обычай заключать браки только между "родами" своего племени. Образцом защиты этого устоя служила известная и южным славянам эпическая песнь о мести братьев за соитие с сестрой молодцу-"чужаку". В варианте с Русского Севера братья зовутся Волховичи (дети Волха?). Они расправляются с несостоявшимся женихом, а затем убивают и саму сестру, восставшую против родового закона. Любовники безропотно принимают смерть.
      Вместе с тем политический строй словен уже далеко ушел от первобытности. Племенной союз возглавлялся общим князем, который возводил свой род к легендарному родоначальнику. Власть передавалась по наследству — но необязательно от отца к сыну, просто в пределах "рода". Князь наделялся сверхъестественным могуществом. По примеру своего предка — "волхва" и волкодлака Волха — он являлся главой дружинного воинского братства, с каковым связывались оборотнические поверья. Одновременно возглавлял он и мощную на словенском Севере корпорацию волхвов, соединивших принесенные с собой велетские "глубинные" тайны с чародейством туземцев-финнов. "Вещесть" еще в Х в. считалась важным для северного князя качеством. О том свидетельствуют летописные предания о Вещем Олеге. Последний, кстати, под именем Вольги почти что слился с Волхом в русских былинах.
      Князь Волх — идеальный герой — предстает в печорской былине. Эта былина, сохранившаяся на крайнем северо-востоке "былинного Севера", занесенная переселенцами XV в., интересна еще и тем, что в ней нет еще никакого "южного похода". Просто описывается рождение Волха и молитва-заклинание его матери, просящей для сына всех возможных достоинств. Все достоинства былинных богатырей Руси, внешние и внутренние, должны соединиться в новорожденном. Просьба эта у былинного певца выглядит уже почти по-христиански, и в то же время дает смотр древних героических добродетелей. Мать просит для сына:

Тулово ему бы Святогорово...
Да сила Самсона Колыбановиця...
Да конь бы Ильи, Ильи Муромца...
Кафтан бы ему Дюка Степановиця...
Сапожки Чурила бы Пленковича...
Шапка Кузенка Сибирчаженина...
Руковичи Казарина Петровиця...
Сметка Олеши нынь Поповича...
Вешво Добрыни Микитиця...

      Этот перечень, в котором гигантская стать и богатырская сила встают в один ряд с конем и одеждой, а те, в свой черед, — со сметкой и вежеством, — по духу принадлежит давно ушедшей эпохе. И словно подтверждая это, Волх затем и в этой былине учится тому, что принадлежит ему по праву таинственного рождения:

Учился бы в вольнём море щукой ходить,
Учился бы по поднебесью птицею летать,
Учился бы по полю лютым зверем рыскати.

      Таковы были вожди словен (и не их одних) — в песенном идеале. Внешний блеск и физическая мощь для них равнялись личному уму и благородству, и считались необходимыми для обретения сверхъестественной силы. Здесь — корень стремления знати славянских племен к обладанию различными "престижными" редкостями.
      Итак, в идеале вождь обладал и умом, и вежеством. Но если ему "не покорялись" — то ум и вежество, как в сказании о Волхе, обращались против непокорных. Существенно здесь то, что Волх имел полное право "пожирать" и "топить" непокорных. Это не умаляло, а подтверждало его божественное достоинство. Это словенская версия общего процесса, происходившего в славянском мире. Христианин Инго лишал родовых господ своей трапезы. Пржемысл у границ христианского мира грозил посланцам племени "железной метлой". Язычник Волх — "пожирал" и "топил" своих врагов, буквально или фигурально. Княжеская власть усиливалась повсеместно, и нет оснований полагать, что у пришедших с юга словен это происходило медленнее.
      Показатель происходящего — и строительство первой племенной столицы, града Любши. Возведен он был на месте финского поселения, уже защищенного земляным валом и тыном, на мысу над Волховом, по течению слева. Град занимал площадь немногим менее 2000 кв.м. Защищал его вал — 70 м в длину, 18 в ширину, не менее 2,2 в высоту. Строили вал в согласии с принесенной из славянской Южной Прибалтики техникой. В основе вала — "панцирная кладка" из плитняка. Насыпь дополнительно укрепили каменными стенами-подпорками, а поверху построили новую деревянную изгородь. Печи в домах Любши складывали из того же плитняка. Население града было весьма зажиточно, здесь на заказ работали высококлассные ремесленники — кузнецы и ювелиры-литейщики. Град был и важным торговым центром. В его окрестностях после его основания развернулось общение и смешение славян с туземными финнами.
      Позднее, к середине VIII в., у волховских порогов, на мысу при впадении ручья Мельник, возвели еще один град — Городок. Он обеспечивал тыл для словен, расселяющихся в Поильменье. Заодно град надежно прикрывал Любшу с юга — "залегал в той реке Волхове путь водный", подобно легендарному Волху. Здесь также славяне заняли более древнее финское поселение. Треугольная площадка града защищена валом и рвом. В этом укреплении мог сидеть племенной князек, подчиненный Любше.
      Князей окружала дружинная знать. Подобно мазурским аварам, это были воины-всадники. Из Мазур они принесли заимствованный от авар обычай погребаться с конем и оружием. Он легко совместился с местной финской традицией. Знать использовала "престижные" ценности, проникавшие с востока, из отдаленных финских земель. Это были, прежде всего, дорогие поясные наборы — наподобие ценившихся теми же аварами. О том, насколько ценились и как долго передавались "престижные" ценности, свидетельствует находка на поселении Георгий VIII–IX вв. римской фибулы IV в. Дружина являлась ядром знати словенского союза в целом. Зажиточные люди, вместе с которыми в погребениях оказывались металлические украшения, составляли менее 30 % от общего числа словен. Памятником могущества племенных вождей является возведенная для их захоронения огромная сопка "Михаил Архангел" над волховскими порогами. Любопытно, что при исключительной тщательности работы над ней она содержит крайне скромный инвентарь. Не исключено, что достоинство погребенных здесь говорило само за себя
      Словене отличались от своих новых соседей высокоразвитым земледелием. Кое-где, осваивая новые земли или сживаясь с финнами, они вынуждены были использовать подсеку. Но преобладал перелог — не исключено, что переходивший уже к двуполью. Для обработки земли использовали сохи. Два железных сошника VIII в., найденных в Старой Ладоге, показывают два этапа эволюции орудия. Древнейший сошник, повторяющий среднеевропейские образцы — прямоугольный, с округлым краем. Другой — длиннее, уже и тверже насаживался. Его рабочий край имеет уже форму правильного треугольника. Наряду с сохами для обработки почвы использовали мотыжки с лезвием в форме тесла. Найдены и косы-горбуши. По поселениям Южного Приильменья можно проследить развитие земледелия у словен. Изначально преобладающей культурой являлся ячмень. Наряду с ним большую роль играло просо. Выращивали и другие злаки — полбу, мягкую пшеницу, овес. Затем словене обратили внимание на попадавшуюся им в качестве сорняка дикую рожь и окультурили ее. К концу VIII в. рожь кое-где уже приближалась по значению к просу. Просо же предпочиталось при этом ячменю. Помимо злаков, выращивали горох и бобы.
      Немалую роль играло в хозяйстве словен и животноводство. Основным домашним животным являлась свинья (47 % костей на поселении Георгий). Затем шел крупный рогатый скот (38 % там же). Гораздо меньше в стаде было лошадей, овец, коз. В одной из сопок найден инструмент коновала. В сопках отмечены кости собак. Разводили и домашнюю птицу. Охота имела сравнительно меньшее значение для словен. На упомянутом поселении Георгий в Южном Приильменье количество костей диких млекопитающих — 4,7 % от общего числа. Охотились словене на лося, бобра, медведя, рысь, белку, зайца. Река и озеро обеспечивали словен рыбой — лещом, судаком, щукой, окунем.
      Освоившись в Поильменье, словене сразу оказались на перекрестке путей обменной торговли. Уже на самых ранних поселениях, как укрепленных, так и неукрепленных, обнаруживаются "престижные" ценности, поступавшие с востока, от финских племен Прикамья и Перми. Через земли, ныне занятые словенами, они еще в VII в. поставлялись на территорию современной Финляндии. Среди привозных ценностей были поясные наборы, пастовые бусы. Кроме того, в сопках находят бусы стеклянные и изредка сердоликовые. Ремесло самих словен отнюдь не уступало финскому в развитии. Приобретение финского "импорта" было связано с распространенными поверьями о силе "чудских" амулетов и с соображениями дружинного "престижа". В принципе же, сами славянские мастера производили достаточно ценностей, в том числе "престижных" и на заказ знати.

      Крупным центром не только обменной торговли, но и славянского ремесла стал с момента основания град Любша. Здесь найдены средства труда литейщиков — формы, тигли, льячки — и другие следы работы по металлу. Из серебра, бронзы, сплавов свинца и олова изготовляли разнообразные украшения. Некоторые типы этих украшений имели образцы в тех южных землях, из которых пришли словене. Там же, в Любше, бурно развивалось кузнечное дело. Множество изделий из металлов найдено в поселениях Приильменья и в сопках. Среди изделий из цветных металлов — перстни, детали поясных наборов и конской упряжи, височные кольца, подвески. Из железа делали ножи на костяных рукоятях и ритуальные с загнутым навершием, пряжки, наконечники стрел и копий, удила, гвозди. Из кости изготовляли гребни и некоторые украшения. Из камня делали оселки.
      Гончарный круг словенам оставался неизвестен. Нередко сосуды изготовляли из бересты. Смешение славян с туземными финнами наложило отпечаток на облик словенской керамики. Лепные горшки культуры сопок преимущественно низкие, широкие, с прямым или слабо отогнутым венчиком — тип, господствовавший у туземных племен веками. Славяне лишь "добавили" низ усеченным конусом. Заимствование финской посуды явилось логичным следствием завоевания-подселения, при котором словене брали в жены местных женщин. Но наряду с господствующим был распространен и другой тип керамики. Это сосуды, напоминающие суковско-дзедзицкие, с широким горлом, биконической формы, чуть отогнутым венчиком. Традицию их изготовления донесли до Поволховья славянки, пришедшие со своими мужьями в новые земли. Именно эта посуда "ладожского типа" господствует в Любше. На самом же раннем этапе и на периферии встречались еще горшки с округлым туловом, расширяющиеся кверху — отдаленно сходные опять же с суковско-дзедзицкими.
      О духовной культуре и обычаях словен в раннюю эпоху наши сведения довольно обрывочны. Об их религии кое-что уже было сказано. По позднейшим поверьям и местным названиям можно судить, что почитали обоих верховных богов славянского пантеона. И Перун, и Велес в разной степени и в разных смыслах выступали как покровители словен. В их мифологической "топографии" Велес связывался с приладожским севером, с племенной прародиной, где имеется местное название Велеша. Священным же центром приильменского юга являлась Перынь. На рубеже этих двух мифологических "миров", соединяя и в то же время разграничивая их, воздвигалась монументальная княжеская (?) сопка при волховских порогах. Озерное название Нево (Ладожское озеро) в переводе с саамского (и "чудского"?) означало "пучина, бездна". Название же озера "Ильмень", "Ильмерь" прямо связана с ilma "небо, воздух" и с именем небесного кузнеца Ильмаринена. Последнего славянину легко было сопоставить с Перуном-Сварогом, "создателем молний". Противопоставление "Велесова" севера "Перунову" югу могло, таким образом, восходить и к туземным поверьям. Во владениях Змея Велеса, отца и врага Волха-Перуна, мы находим и упоминавшийся "Любшин омут". Причудливый культ древних словен уравнивал божественных противников перед людским почтением. Но верховенство в некотором смысле оставалось все-таки за повелителем мертвых Велесом. В его подземном мире, в доставшемся от него змеином теле, бесследно исчезает "севший в боги" Волх.
      О повседневных обычаях словен говорить можно четче благодаря летописям и археологическим находкам. Описывая свадебный обряд полян ("не ходил жених за невестой"), Нестор явно упрекал обычай противоположный. При такой свадьбе, не менее чинной, чем полянская, жених за невестой все-таки отправлялся сам. Происходило собственно бракосочетание быстрее. Жених и его родственники приезжал к невесте утром, здесь устраивался "малый стол". Затем молодые приезжали в дом жениха, где после положенных обрядов свершения брака начиналось общее пиршество. Посреди трапезы жениха и невесту отправляли в постель, после чего праздник продолжался. В древности его завершало, скорее всего, объявление о невинности невесты до брака. Центром распространения этого обряда были именно земли словен. На них, не называя их, намекал летописец. Первоисточник же обряда — то же самое смешение славян и финнов, от которых похожий свадебный ритуал восприняли и северные балты.
      Характерной и столь же необычной для южан чертой культуры словен являлось мытье в банях. Это изобретение они принесли из дунайско-карпатских или западнославянских земель на север будущей Руси и здесь усовершенствовали. В результате появился первый прообраз современной русской бани. Вот как ее описывает киевский летописец, вкладывающий рассказ в уста самого апостола Андрея: "Диво видел в земле Словенской, идя сюда. Видел бани деревянные, — разожгут их сильно, разденутся, станут наги, обольются мытелью, возьмут ветви, и начнут себя бить, и до того себя добьют, что едва вылезут живы, и обольются водою студеною, и так оживут. И так творят во все дни, не мучимые никем, сами себя мучат, и то творят мытье себе, а не мученье". Живший в XIII в. и лично принадлежавший к потомкам словен летописец Переславля уточняет, что навар "мытели" готовился из кваса, а в качестве веников использовали "прутья младые".
      Погребальный обряд словен VIII–IX вв. представлен коллективными курганами-сопками. Только кое-где и на первых порах мертвых хоронили по обычаю финской "води" — прах от сожжения закапывали в неглубоких ямках или оставляли на поверхности. Причины появления самих монументальных сопок не вполне ясны. Нельзя исключить того, что словене просто нашли оптимальную форму для одной большой коллективной гробницы вместо целого курганного могильника. На обрядности сопок сказалось балтское, затем финское и, наконец, позднее всего и не везде скандинавское влияние. К финскому наследию относились, прежде всего, сооружения из камней в основании сопок. В III–VII вв. часть финнов, живших к югу от Ильменя, в отличие от северных вадьялов, хоронила умерших в каменных могилах. Эти финны, близкие по культуре к "эстам", насколько можно судить, и являлись воинственной "чудью" северных преданий, родней псковских сету. Словене в Поволховье и Поильменье смешивались не только с "водью", но и с "чудью".
      Сопки — большие насыпи высотой от 2 до 10 м и даже более, в основном же до 5. Диаметр сопок колеблется от 12 до 40 м. Сопки, как правило, возводились цепочкой вдоль берега водоема. При этом в могильниках сопки удалены друг от друга (от 20 до 100 м). В могильниках от 2 до 12 насыпей, но много и одиночных сопок. Сопки обычно возводили в несколько приемов. Первоначально устраивали кольцевое ограждение из крупных валунов в основании. В нем по финскому обычаю разжигали ритуальный костер. Затем насыпали нижнюю часть сопки. Получившуюся насыпь покрывали дерном. В ней какое-то время совершали захоронения, потом вновь разжигали костер, сопку досыпали еще на 1,5–3 м и вновь покрывали дерном. Когда сопка оказывалась вновь заполнена, все повторялось. Склоны сопок иногда укреплялись камнями.
      Умерших сжигали на стороне. Пережженные кости приносили к сопке и погребали чаще всего без урны. В качестве урны могли использовать глиняный горшок или берестяной сосуд. В основании или прокладке сопки прах высыпали на прослойку из золы и угля, оставшуюся после костра. Для впускных захоронений вырывали специальные ямки. Прах могли и просто бросить в сооружаемую насыпь вместе с землей. Финское и позже скандинавское воздействие отразилось в разнообразных каменных кладках, сопровождающих отдельные погребения. Это могли быть вымостки и настилы под урны, ниши для них, кладка над захоронением, кольца и стенки. Часто перед сожжением или уже над могилой приносили в жертву животных. Этот обычай в основном восходил к местной традиции, хотя погребение с конем — самый частый случай — словене видели еще у авар. Помимо коней, в жертву приносили коров, собак, баранов, зайцев, птиц. Погребенных в сопках иногда сопровождали в последний путь украшения, оружие, орудия труда.
      Одна из самых монументальных и лучше всего изученных сопок — сопка "Михаил Архангел" (сопка № 145) у села Октябрьское близ Волховских порогов. В ее основании — несколько каменных кладок и груды валунов. Кладки в высоту достигали 2 м и связывались деревянным каркасом. Между них рассыпали останки нескольких умерших. Сверху возвели насыпь пяти— или шестиметровой высоты. Тем самым эта сопка сразу превзошла остальные — доказательство особого статуса погребенных. По подножию ее укрепили цоколем из валунов и плит. На уплощенной вершине диаметром в 6 м устроили новые каменные вымостки. Затем сопку подсыпали на пару метров. В этой насыпи не выявлено захоронений — надо полагать, прах просто ссыпали на вымостки вперемешку с землей. Здесь сделали три вымостки для погребений. Рядом с одним из них в урне — мясо животной жертвы. Наконец, сопке добавили еще два метра. В этой верхней и самой поздней части найдено одно захоронение с остатками металлического убора. Сопка "Михаил Архангел" в высоту поднималась более чем на 10 м и достигала 97 м в диаметре. Она господствовала надо всей округой.
      Все материалы, связанные с расселением словен по Волхову и Ильменю, говорят о теснейших контактах и смешении с финнами. Взаимно перенимались обычаи, бытовые детали, народы смешивались друг с другом воедино. К началу русского средневековья в жилах ильменцев, при сохранении относительной расовой "чистоты", текло уже немало финской крови. В то же время отношения с разными финскими племенами складывались по-разному. Вадьялы и вепсы смешивались со словенами свободно. В то же время именно такие мирные отношения привели к тому, что значительная часть тех и других в окраинных северных землях сохранила свою самобытность. Отношение же к сильным и воинственным "чудским" племенам, веками нападавшим на соседей, было иным. Они оказывались перед выбором — полное слияние со словенами или изгнание. "Чудь белоглазая" надолго стала обобщенным образом врага в северном русском эпосе. Какая-то часть "чуди", в конце концов, слилась с ильменцами или союзными им вадьялами. Но многие бежали — на запад, к Чудскому озеру, или на северо-восток, к вепсским Волокам, где новгородцы встретят потом враждебную им "заволочскую чудь". На отношения с приильменской чудью накладывал отпечаток и давний ее союз с кривичами. Последние же встретили приход новых славянских переселенцев без приязни. В первой половине VIII в. словенам еще предстояло вести борьбу за освоение новых земель, и не только с лесной природой.

автор статьи С.В. Алексеев



   назад       далее