Основатель единого норвежского государства, христианизатор Норвегии и ее первый святой, ставший национальным патроном, Олав Харальдссон был известен на Руси, поскольку здесь он провел последний год жизни, бежав от восставших против него норнежских бондов, поддержанных датским королем Кнутом Великим. Из Руси он отправился в 1030 г. обратно в Норвегию, чтобы попытаться вернуть себе власть, но пал в битве при Стикластадире около Нидароса (совр. Тронхейм). Через год нидаросский епископ Гримкель объявил Олава святым (официальная канонизация папской курией состоялась в конце XII в.) и перенес его останки в город. Но даже местная канонизация требовала создания специальных текстов, посвященных Олаву: текста богослужения в день поминовения святого (древнейший текст мессы сохранился в англо-саксонской рукописи ок. 1050 г.), его жития и сборника совершенных им чудес. Древнейшее житие св. Олава до нас не дошло, но его редакция, существовавшая в середине XII в., сохранилась в «Древненорвежской книге проповедей». Оно стало также источником латиноязычного жития «Деяния святого Олава, короля и мученика» («Acta Sancti Olavi regis et martyris»), принадлежащего норвежскому архиепископу Эйстейну Эрлендссону (1161—1188 гг.). Среди источников «Деяний» было и несохранившееся, однако упоминаемое в позднейшей литературе латинское сочинение «Translatio sancti Olavi», написанное церковниками Нидароса вскоре после смерти Олава и посвященное знамениям, выявившим его святость, обретению и переносу его мощей в Нидарос. По мере формирования агиографической традиции постепенно происходит отбор и канонизация 20 сюжетов о чудесах св. Олава. Одновременно Олаву посвящают свои произведения несколько скальдов XI—XII вв.: Торарин Славослов (1030—1035 гг.), Сигват Тордарссон, бывший вместе с Олавом на Руси и участвовавший в битве при Стикластадире («Поминальная драпа», ок. 1040 г.), Эйнар Скуласон («Луч света», 1152 г.) и др.
      Именно в этой, казалось бы тенденциозной, насыщенной агиографическими топосами и в очень незначительной степени отражающей действительность литературе мы находим свидетельства распространенности культа св. Олава в Новгороде. Первым и очень показательным моментом является локализация на Руси значительного количества чудес. Дело в том, что действие подавляющего большинства новелл о чудесах Олава приурочено к Норвегии (из 20 канонических — 14), значительно реже чудо происходит в других скандинавских странах, однако и в них героями новелл являются норвежцы. Лишь единицами представлены чудеса, совершенные Олавом в Англии и Ирландии. Поэтому особое внимание привлекает группа из четырех чудес, где сюжет отнесен к Новгороду: два из канонического свода и два из памятников светской литературы.
      Древнейший сюжет упоминается в поэме скальда Сигвата! «Еще сохраняются те волосы, которые росли на его (Олава) голове и вернули зрение Вальдамару в Гардах» (Королевские саги 2. С. 69, 83, 188—189)23. Этот сюжет неизвестен по другим источникам и, конечно же, не поддается исторической интерпретации. Ценность упоминания состоит в другом: рассказ об оказании святым помощи русскому с локализацией действия на Руси (в Гардах) вряд ли мог возникнуть где-нибудь еще, кроме как на Руси, и уже в первое десятилетие после смерти и канонизации Олава он становится известен в Норвегии. Это означает, что в Новгороде находился постоянный контингент скандинавов, имевших теснейшие связи с Норвегией: на протяжении менее одного десятилетия они получили сведения о канонизации Олава, в их среде возник рассказ о совершенном им чуде, и этот рассказ оказался известен Сигвату. Одновременно появление такого рассказа свидетельствует о том, что святость Олава и его способность творить чудеса были восприняты и быстро усвоены скандинавскими поселенцами на Руси, т.е. свидетельствует о зарождении его культа.
      Второй сюжет, разработанный уже в форме новеллы, сохранился в «Легендарной саге об Олаве Святом» (нач. XIII в.). В ней речь идет об исцелении мальчика от нарыва в горле, которого местная женщина по совету Ингигерд приводит к Олаву, находящемуся в то время на Руси (Королевские саги 2. С. 41, 44, 181—182). Это один из весьма немногих рассказов о «прижизненных» чудесах Олава. Особый интерес представляет то, что рассказчик подчеркивает, что о чудотворных способностях Олава не знает еще никто, кроме Ингигерд: «"Ты пойди, — сказала она, — к конунгу Олаву и попроси у него полезного совета". "Но люди не называют его лекарем". "А ты должна сказать, что слышала это. Если конунг положит медовые соты в рот человеку, то тому человеку станет лучше"». Исцеление мальчика выявляет и обнародует дотоле скрытую от всех чудотворную силу будущего святого. Как и в первом сюжете, и вообще в большинстве чудес, герой новеллы непосредственно обращается к Олаву и получает от него помощь. Оба сюжета носят сугубо бытовой характер и направлены на прославление самого святого. Это обстоятельство существенно, особенно в сравнении с двумя «каноническими» чудесами.
      Одно из них посвящено избавлению Новгорода от пожара, второе — исцелению немого варяга-ремесленника (Королевские саги 2. С. 127—129, 189—192). В обеих новеллах нет датирующих реалий, очевидно лишь, что они возникли до 1170 г., когда были включены в «Passio et miraculi beati Olavi». Кроме того, что действие обеих новелл происходит в Новгороде (в противоположность общему «в Гардах» двух предшествующих чудес), наиболее важным является то, что оба они выдвигают на первый план новгородскую церковь св. Олава в качестве посредника между страждущим и святым. В первом случае на мольбу новгородцев спасти их от пожара священник церкви по имени Стефан выносит образ святого, который и останавливает пожар. Во втором Олав, явившийся во сне хозяйке дома, где остановился немой юноша, дает совет привести больного в церковь; в церкви юноша засыпает, и представший перед ним Олав исцеляет его. Особенно показательна вторая новелла: сам святой указывает на посвященную ему церковь как на максимально сакрализованное место. При том, что в сюжетике чудес св. Олава место действия обычно не играет роли (лишь очень небольшое количество чудес выводит на первый план церковь, но они связаны с основанием церквей в честь святого, в частности в Стикластадире), это означает, что по происхождению новеллы являются «храмовыми» и своим возникновением обязаны клиру (и прихожанам) церкви св. Олава в Новгороде. Именно они были наиболее заинтересованы в прославлении не только святого, но и построенной в его честь церкви, и в привлечении прихожан. Связь сюжетов с церковью св. Олава, вероятно, была основной причиной, по которой нидаросский епископ Эйстейн, составитель «канонического» свода чудес, включил их в свое произведение: они демонстрировали распространенность почитания св. Олава во всех концах известного мира.
      На создание данных новелл именно в Новгороде указывает и ряд местных реалий, которые вряд ли могли появиться в тексте, если бы он возник в Норвегии. Тут и характеристика оружия, которое изготовлял немой юноша-ремесленник, и употребление термина varingus в латиноязычном тексте, в котором корневое -а- соответствует не древнеисландскому слову vaeringjar, а древнерусскому варягъ. Все это указывает на то, что обе новеллы возникли в среде, хорошо знакомой с древнерусскими (новгородскими) реалиями.
      Таким образом, само существование «русских» новелл о чудесах св. Олава, их содержание и упомянутые в них реалии свидетельствуют о том, что практически сразу после местной канонизации конунга весть об этом событии достигла скандинавских поселенцев в Новгороде, которые восприняли почитание Олава и стали создателями ряда повествований о совершенных им чудесах во время его пребывания на Руси (чудо, творимое «волосами Олава» у Сигвата, могло происходить как при жизни, так и после смерти Олава: в одной из канонических новелл источникои чуда является прядь его волос, срезанная при перенесении его останков в Нидарос). Углублению почитания Олава и возникновению его культа в Новгороде, вероятно, способствовало пребывание на Руси его сводного брата и единомышленника Харальда Сурового Правителя (именно с Харальдом связывают и возникновение «византийских» чудес). Тогда же, возможно, была основана церковь св. Олава, в среде клира и приход, которой сложились две «канонические» новеллы, призванные удостоверить, что церковь находится под особым покровительством святого.
      Однако культ св. Олава был распространен в Новгороде не только среди скандинавов, но, очевидно, и в какой-то мере среди местных жителей. Косвенным указанием является то, что в трех из четырех новелл к помощи Олава обращаются местные жители, а не скандинавы. Но более значимое свидетельство мы находим в «Вопрошании» Кирика Новгородца (XII в.), где предусмотрено наказание для тех новгородцев, которые водили «к варяжскому попу дети на молитву». «Варяжский поп», очевидно, священнослужитель церкви св. Олава, а следовательно, и сама церковь и ее патрон св. Олав, судя по этому запрещению, пользовались определенной популярностью среди местных жителей.
      Сложные и противоречивые процессы проникновения и становления христианства в Восточной Европе, в которых принимали участие и скандинавы, находят своеобразное отражение в скандинавских источниках. Они предстают перед нами не в виде упоминаний или рассказов о каких-либо фактах и явлениях. Неясные воспоминания о борьбе язычества и христианства на Руси и христианизаторской роли Византии воплотились в фольклорных эпических сюжетах, в противопоставлении христианских и языческих народов, живущих на Восточном пути. Участие скандинавов в этих процессах запечатлелось — в соответствии со стереотипным изображением скандинава на Руси — в рассказах о христианизации Руси скандинавами: Олавом Трюггвасоном, Торвальдом Кодранссоном («Прядь о Торвальде Путешественнике», ок. 1200 г.), основавшим монастырь вблизи Полоцка и умершим там. Наконец, в житийной литературе отобразились церковные связи двух регионов в период, когда расхождения между западной и восточной церквами еще не были очевидны для простых верующих.



   назад       далее